Нудная капель заставила его оторваться от окна, он прикрутил кран и побрел из кухни.

В коридоре он осторожно заглянул в приоткрытую дверь комнаты сына с невесткой. Люся спала на кровати одна. Паша за его совместное с Алексеем Павловичем безобразие — организацию позорного побега в окно — был наказан. Наказание было стандартным: выселение на раскладушку. И унизительным не только морально, но и физически: раскладушка была Паше мала, и ее пришлось дополнить неудобной табуреточкой. Паша горестно шевелил губами и вздыхал во сне.

Алексей Павлович тихонько притворил дверь и пошел в свою с внуком комнату. Лешка — тоже немало натерпевшийся за день, а особенно за вечер — сбросил одеяло и зябко свернулся калачиком, поджав тощие коленки к животу. Дед мрачно глянул на него и стал разбирать свою постель. Но не удержался, подошел и бережно укрыл внука. Лешка что-то промычал и блаженно распрямился под одеялом, сразу согревшись.

А дед устало присел на свою кровать. И заплакал…

Глава 8

Утром в доме обстановочка была близка к похоронной. Никто ни с кем не разговаривал, все проскакивали друг мимо друга в ванную или, скажем, в туалет, стараясь друг друга не замечать. Люся обливала мужчин ледяным презрением, хотя и исполнила свои обязанности хозяйки: швырнула — да-да, не подала, а именно швырнула — на стол завтрак.

Завтракали тоже молча и не вместе — Лешка подсел к столу чуть раньше, Паша чуть позже, а Алексей Павлович вообще только чаю хлебнул.

Само собой и при выходе мужчин из дома традиционного явления Люси на балконе с напутственным взмахом руки не состоялось. Мужчины даже и не оглянулись — знали, что она не выйдет.

И по своим дневным делам они тоже отправились не вместе, хоть и одной дорогой — рады бы другой, но другой не было. Омраченные вчерашними событиями, шли они молча, в отдалении друг от друга, будто каждый сам по себе — впереди дед, за ним сын, позади внук.

Так они и шли по пустырю, пока рев бульдозера не привлек их общее внимание. Машина со стальным ножом наперевес двигалась в сторону последнего на пустыре — резного — домика.

Луковы остановились. На прежней дистанции друг от друга.

— Так! — с отчаянием сказал сам себе Алексей Павлович. — Дожили до понедельника!

Сын и внук сочувственно молчали, но не шли на сближение. Бульдозер ударил в покосившуюся ограду вокруг дома, еще раз и еще… Отчаяние в глазах Алексея Павловича сменилось решимостью.

Он быстро подошел к нам.

— Дай галстук!

— Зачем…

Но тратя времени на объяснения, отец сам стащил галстук с шеи сына, нацепил на свою шею, застегнул пиджак на все пуговицы.

— Цирк, — усмехнулся издали Лешка.

— Без сопливых обойдемся! — прикрикнул на него дед.

Но Паша тоже сказал недовольно:

— Кончай маскарад! Если по делу, так в райком надо бежать…

— Пока сбегаешь, он дом порушит. Остановить надо, а там поглядим.

— Как ты его остановишь? Ты кто?

— Представитель я! — Алексей Павлович поправил галстук. — Дружинник, контролер, ревизор…

— Кио на палочке! — снова усмехнулся Лешка.

Дед только гневно зыркнул на внука, но вновь не стал тратить времени на внушение и поспешил к дому.

Бульдозер уже смял ограду, когда перед ним возник Алексей Павлович со вскинутой рукой.

— Стой! Снос дома отменяется!

— Это почему? — высунулся из кабины рыжий парень.

Алексей Павлович сообщил туманно, но многозначительно:

— По причине!

— Какая еще причина?

— Кому положено, знают какая…

— Конкретно!

— Особая. Чрезвычайно важная, государственная причина — вот какая…

Он не знал толком, что сказать, и парень почувствовал это, двинул бульдозер вперед.

— Не морочьте голову, у меня план…

— Стой! — закричал Алексей Павлович. — Ладно, скажу причину.

— Ну? — бульдозерист придержал машину.

Алексей Павлович в отчаянии огляделся вокруг и уцепился глазом, а потом и ухватился рукой за какую-то прополочку, торчавшую из земли.

— Вот! — Он заговорщицки понизил голос: — Вот она — причина. И молчок!

— Да про что молчок?

Алексей Павлович осторожно коснулся проволочки.

— Бомба! Только что обнаружена. Сейчас прибудут компетентные лица. Ясно?

— Ясно, — серьезно кивнул парень. — А откуда бомба?

— Оттуда. — Алексей Павлович ткнул пальцем в небо. — Не разорвалась. Знаешь, какие бои тут были? Я вон там в окопах сидел…

Парень так же серьезно поманил его пальцем. Алексей Павлович приблизился к кабине. Парень шепнул ему:

— А я, отец, два года в армии саперил. И бомбу от железки отличить могу. Так что уйди от греха подальше!

Он рассмеялся и двинул бульдозер прямо на проволочку. Алексей Павлович решительно встал на его пути. Наблюдавшие в отдалении Паша и Лешка при виде этого рванулись вперед. Парень еле успел остановить бульдозер перед носом Алексея Павловича.

— Ты что, рехнулся! У меня тормоза не держат!

Алексей Павлович молча стоял — нож бульдозера упирался ему в грудь. Парень закричал плачущим голосом:

— Вы чего, чего… Уже народ собирается…

Алексей Павлович только рукой махнул на Пашу с Лешкой.

— Народ — свой. Ты меня, друг, за бомбу прости. Но дом этот ломать нельзя. Никак невозможно!

— Да почему?!

— Выключи свою тарахтелку. Прошу, выключи!

Парень колебался. Но было что-то такое в глазах Алексея Павловича, что заставило его все же выключить мотор и выбраться из кабины.

— Это что, ваш дом?

— Не мой.

— А чей?

— Кто его знает… Общий он. Наш общий дом.

— Не понимаю!

— Конечно, не понимаешь. Чтоб это понять — надо было вон там, вместе со мной в окопах… Ну как тебе объяснить?!

Вопрос был отчаянно-риторический, но на него надо было отвечать. А иначе, если не объяснить, не будет через миг этого дома, никогда больше не будет. И Алексей Павлович начал взволнованно и сбивчиво рассказывать, как сидели они тогда, в сорок втором, на той стороне реки в окопах, а кругом были огонь, дым, смерть… Все пылало, все сметалось с лица страдающей земли… Все, но — не этот дом. Только развиднеется, только солнце разгонит дым, смотрят солдаты, а дом стоит. Один-одинешенек, но стоит! Потом опять — грохот, пламя, ад, ночь. А утром смотрят — дом стоит. Прямо как заколдованный, что ли! И так выстоял он все дни и ночи и остался стоять, когда уже ушли отсюда солдаты на запад, фашистов отсюда погнали… Солдаты ушли, а дом за их спинами остался — живой, непокоренный, невредимый. И когда вернулись солдаты, не все, но вернулись, дом встретил их, дождался, опять же устоял, родной, надежный…

Алексей Павлович оборвал сам себя:

— Как-то я