Шрифт:
Закладка:
Ерген в чабаны не хотел, шоферить собирался. Но колхозные грузовики от бездорожья, от отсутствия запчастей и ремонтной базы почти развалились. Правда, обещали новые. И Басан тоже обещал взять Ергена шофёром, когда будет на чём ездить.
Ну, наконец-то: на горизонте проступило серое пятно, оно шевелилось – это его отара. Теперь он дойдёт, чего бы это ни стоило. И понесло же его в Айли-Сайскую степь! До него тут чабанил опытный Джусалы. Несколько лет бился, сам, чем придётся, чинил дырявую крышу кошары, сам выхаживал ягнят, ругался с председателем за каждую тонну кормов. Всё равно дохли овцы – от недоедания, от болезней и холода зимой. Не выдержал Джусалы, подался в потребсоюз закупать у населения каракульчу – шкурки мёртвых ягнят. Басан обозвал его на собрании дезертиром: весь народ борется за ускорение, а ты бросаешь важный государственный фронт, погнавшись за длинным рублём. Людям сейчас не шубы нужны, а в первую очередь мясо. Изгоним таких, как Джусалы, из рядов честных тружеников, кричал Басан. Но колхозники знали: Джусалы сделал всё, что мог и чего не мог, а овцы сотнями подыхают и у соседей. Знали и то, что верные люди пасут на дальних лугах личные стада председателя, секретаря партбюро колхоза и главного бухгалтера. И ещё жизнь научила, что правда, если и есть, то где-то очень далеко, отсюда не видать, а Басан рядом. Потому и молчали.
Если уж Джусалы сдался, то мне точно не потянуть, – ответил на предложение председателя Ерген. Тот замахал руками: это когда было! Теперь у нас перестройка, тебе ни о чём беспокоиться не надо, это у меня голова должна болеть, как обеспечить овец кормами. И обеспечу! Честное слово партийца! Да, да, подтвердил бухгалтер, кивая упитанным лицом, мы устанавливаем новые экономические связи и отношения, корма будут.
Ух, Ерген ввалился в кошару, и упал на спину, на солому, которую принёс. Упал, и показалось ему, что помутившееся сознание провалилось вместе с ним куда-то во тьму. Под закрытыми веками метались искры и красные круги, затем выплыло круглое, как луна на небе, лицо жены Алтычи. Не хотела отпускать его на зиму в эту проклятую степь, плакала, обнимала, прижималась тёплым мягким животом, рассчитывая на силу своих прелестей. Он женился на ней срезу после армии. Устал от войны и тяжёлой необходимости подавлять чувство страха, плоть требовала женщины, чтобы расслабиться, перестать убивать и приблизиться к своей сути, к тайне продолжения себя. Женился, не дожидаясь, пока вернется с курсов животноводов юношеская привязанность, застенчивая Якшуль.
Весь отпуск Ерген днём и ночью пил, как вино, сладкую нежность молодой жены, пил ненасытно и наконец насытился, тело запросило работы. А Алтыча – что с бывшей школьницы взять – поверила, будто нет в жизни мужа ничего главнее любви. И в те дни, когда дела задерживали его в районе, в правлении колхоза, у родных, в слезах бросалась ему в ноги, упрекая, что разлюбил. Ерген, действительно, стал к ней равнодушен. Алтыча жила в сытости и праздности, желая, чтобы и муж сидел подле, толстея пил кумыс, и дети тренькали у него на груди медалью «За отвагу». Это не для него. Лепёшка не лезет в горло, когда голодной смертью умирают тысячи безропотных живых тварей, не понимая, чем они провинились перед человеком, который приручил их, взяв на себя обет – поить и кормить.
Кто-то коснулся щеки, и Ерген с трудом разлепил веки: ягнёнок, единственный, уцелевший из последнего окота. Привязался к чабану, как щенок. Ерген дал ему имя Сегиз, согревал за пазухой, подкармливал хлебом. Плохо рос Сегиз: у матери-овцы мало молока. Худой, ножки тоненькие, в паху редкая шерсть обнажала тонкую синюшную кожу. Ягнёнок попробовал губами лицо человека. Дыхание было почти неощутимым, а вместо блеяния раздался еле слышный шорох гортани.
В проёме кошары толпились овцы, те, что оставались живыми вопреки здравому смыслу. Они не рвались к соломе, не напирали друг на друга, а стояли безучастно, глядя слепнущими глазами, как будто ждали не пищи, а избавления от жизни. И вспомнился Ергену хроникальный фильм: афганские ду0хи, как овцам, вспарывают животы нашим пленным солдатам, и в глазах у ребят ужас понимания, что это всё, это конец, и их, дававших клятву защищать свою страну, на чужой земле защитить некому.
Тоска подступила к сердцу Ергена. Он замычал, сжав зубы, стал раскачиваться из стороны в сторону, но тоска не уходила, наоборот, росла, постепенно захватывая холодными тисками его всего, клеточку за клеточкой. Разжав зубы, Ерген широко распялил рот и закричал страшно, как тварь, с которой живьём сдирают кожу. Кричал долго, с исступлением извергая безумные звуки и оглушая самого себя. Даже овцы, которые, казалось, уже ничего не чувствовали, попятились назад.
На рассвете Ерген, раздав еду животным, отправился в райцентр. Сломанный грузовик с прицепом, на котором он вчера пытался добраться до кошары, стоял на дороге. Надо просить Басана прислать трактор, чтобы вытащить тюки соломы, которую так ждали голодные овцы. Впрочем, их уже ничто не спасёт, весь год они получали вместо трёх одну кормовую единицу, а последний месяц только пустую солому. Жить им осталось недолго.
Уже к полудню, преодолев пешком двадцать километров, Ерген был в городе. В колхоз не заходил, не верил Басану, который предаёт великое время перемен. Совет народных депутатов он сам выбирал – вот, где всё могут и всё должны. Рассказать о Басане – не главное, главное – транспорт, чтобы отвезти оставшихся овец на мясокомбинат, хоть что-то спасти для людей, а живность от мучений.
Ерген открыл красивую стеклянную дверь здания горисполкома и ступил на красную дорожку, на секунду смешался, снял грязные разбитые сапоги, поставил их в уголок, смотал портянки и уверенно зашагал по коридору, ощущая босыми ногами колкость нового ковра. Вот и табличка с фамилией первого секретаря. Ерген вошёл в кабинет, с достоинством поздоровался, коротко и толково объяснил суть дела. Секретарь поблагодарил заросшего щетиной босого человека, посетовал, что тот не пришёл раньше. Сказал участливо: если б мы знали, подобного безобразия не допустили. Такие, как Басан, мешают прогрессу в сельском хозяйстве, маскируясь под перестроившихся. Это вредные люди,
