Я и сыну внушала то же чувство: как бы папа ни поступил, он всегда прав, а мама случается не права, у мамы много забот, она устаёт и может сорваться, быть несправедливой, но папа – домашний бог, его авторитет непререкаем.

Прекраснодушная политика обошлась мне моральной потерей сына. Пока Федя был маленьким, я этого не чувствовала, а когда вырос – стало поздно. Мои предки не любили скрипача, но внук был вне конкуренции. Елупо не воспользоваться. В общем, ребёнок фундаментально перекочевал к бабушке с дедушкой. Мальчик плакал – он не хотел расставаться с собакой.

Утешаю себя, что нынешние родители, не лучше. Ведут бурную общественную или светскую жизнь, к тому же большинство извращённо понимает свою воспитательную роль, путая её с запретительной. Школа перестала быть не только источником знаний, но и нравственности. «Улица», «двор» в довоенном понимании, где было больше хорошего, чем плохого, тоже исчезли напрочь.

При всём при том меня покусывает ущербность, ну, может, это громко сказано, скорее недостаточность, вроде сердечной. Редактировать хорошие тексты полезнее, чем сочинять плохие, но статус редактора казался мало звучным. Я могла бы писать не хуже, чем пишут многие и пишут совершенно напрасно, потому что литературой надо заниматься только тогда, когда без этого невозможно дышать. К сожалению, правильное понимание пришло позже, а пока вокруг вертелось столько имён, что в глазах рябило. Проснулись юношеские грёзы, подёрнутые пеленой литературных навыков: ах, если бы мне удачу Маргарет Митчелл!

Особенно меня возбуждали хорошие книги, ловко закрученные и ладно сбитые фабулы. Собственные сюжеты однообразно повествовали о себе, о себе и о Доне. Я имела интимные отношения лишь с одним мужчиной, общалась с людьми, занятыми исключительно своей персоной и собственным творчеством – жалкий багаж для беллетриста, которому нужны мясо души и кровь сердца. Это я теперь так думаю, имея коллекцию встреч с разными людьми прагматичными, стеснёнными обстоятельствами или, напротив, без царя в голове. Впрочем, разве может писатель обходиться исключительно опытом? Чаша опыта не имеет ни дна, ни смысла. Опыт не объясняет жизнь, он – только источник, остальное дополняет воображение. Если в нём достаёт непосредственности, оно несёт вдаль, не спрашивая.

Между тем стоило мне положить перед собой стопку чистых листов, намереваясь покрыть их заготовленными словами, как голова начинала свою собственную песню, уводя мысли в сторону. Они ветвились, словно трещина на разбитом стекле, становясь всё тоньше и дальше от первоначального замысла. В уме слова склеивались в замечательные фразы, фразы – в восхитительные строки, но придать впечатлению предметную суть не удавалось, хотя мозг, не давая заснуть, ещё долго без разбора вбрасывал в пустоту тщательно выстроенные предложения, оригинальные сравнения, хлёсткие диалоги.

Для отработки писательских навыков я начала вести дневник, но скоро бросила: утомительно и глупо. Я же не публичное лицо, которое журналисты и критики попытаются разгадать после смерти, не слишком тактично вороша личные записи. Рассчитывать, что мои дети вдруг заинтересуются историей семьи, внутренним миром отошедшей к богу старушки – наивно, если при жизни они такого желания не проявляли. Да и неловко.

Но ладони чесались. Я купила портативную пишущую машинку, которая стала посредником между мною и листом бумаги, не давая фантазиям утекать на сторону, и стучала по кнопкам в перерывах между работой и по выходным, если у Дона случались гастроли. В конце концов образовалась стопочка рассказов, которые я прятала: вдруг муж сочтёт их бездарными и поднимет меня насмех, ещё хуже – подумает, что вымышленные любовные отношения имеют реальную подоплёку. Тина рассказы сдержано хвалила, делая порой ценные замечания, коллеги восхищались более открыто и советовали показать сведущему человеку.

Почему бы и нет? Этот человек должен меня знать и хорошо ко мне относиться. Вскоре несколько листочков, отпечатанных в двух экземплярах – третий я оставила себе – лежали на столе у Кота.

Как белка научилась курить

Сказочка для взрослых

Холодной грозовой ночью в лесу родился бельчонок, такой слабый, что не мог даже пищать. Мама не думала, что он доживёт до утра, но старательно укрывала своим мягким телом. Ветер разогнал тучи, взошло солнышко, несчастью захотелось погреть старые кости, и оно забыло о своей жертве.

На сладком мамином молоке пушистый комочек рос быстро и вскоре начал высовывать из дупла остренький носик. Разглядывал деревья и поляну, на которой собирались мелкие лесные звери. Начав совершать прогулки, маленькая Белка – а это оказалась девочка – завела друзей: молодого безропотного Ёжика и старую добрую Зайчиху. Друзья учили её читать книгу лесной жизни. Она очень старалась и, когда подросла и стала похожа на лёгкое рыжее пёрышко, все звери стали прочить ей удачное замужество.

Влюблённый Ёжик, конечно же, был готов сделать предложение, но мама не советовала связывать с ним судьбу – неопытен и дома своего нет. Старая Зайчиха выслушивала сердечные тайны юной подружки, вздыхала и настойчиво повторяла:

– Найдёшь зверя по душе, не показывай, что любишь без задних ног. Это не прибавит тебе счастья. Уж я любила своего зайца больше жизни, но чувства сдерживала. Зато какие прыжки он делал, чтобы привлечь моё внимание! Смотри, как нежен толстый Бобёр со своей Бобрихой, потому что она о любви каждый день ему не рассказывает-только по праздникам.

Маленькая Белка не слишком задумывалась над словами Зайчихи. Её жизнь только начиналась-занимательная, прекрасная, сладкая, бесконечная. Белке нравились многие, но ни к одному не хотелось прижаться тельцем и рассказать, до чего хороши малиновые закаты, когда в лесу всё замирает и начинает песню соловей, и насколько важно, если рядом есть тот, кто чувствует лес, как ты.

Однажды, на дальней поляне, Сорока познакомила Белку с Соболем, важным красивым зверем, закутанным в густой блестящий мех. Казалось, он явился из другого мира. Белка вспомнила о своём жалком рыжем хвостике и худеньких лапках. Но глаза Соболя блестели, а вскоре он позвал Белку далеко в чащу леса, в свою нору, и она без раздумий согласилась, позабыв попрощаться с Ёжиком и Зайчихой.

На новом месте, обустроенном с избытком, неожиданно оказалось неуютно, неудобно, холодно. Соболь, конечно, её любил, но очень своеобразно, часто и подолгу пропадал на охоте и был скуп на ласки. Белке стало грустно и тоскливо. Она была хорошей женой, но глупой. Ей хотелось любить взахлёб, отдавать себя до донышка, на что Соболь не реагировал да ещё подсмеивался, называя экзальтированной дурёхой.

Друзей на новом месте Белка не завела, её скромность считали зазнайством, ведь мех у мужа