– Это еще почему?

– Я подал прошение на участие в племенной охоте на свинью.

Спор продолжался и за ужином, и до глубокой ночи. Пекиты, чуя приватные осложнения, предоставили гостей самим себе. Наконец, задолго после того, как вся остальная деревня уснула, Дрейк признался жене, когда они сидели у себя в комнате и злобно пялились друг на дружку поверх трещащей и плюющейся лампады, заправленной древесной смолой, что ему попросту хочется убить что-нибудь в манере каменного века, пока он не покинул жизнь каменного века навсегда. А как же наши отношения? – ответила Аманда. Конечно же, Дрейк не умел объяснить такой тяги, это глупо, это отвратительно, такого требует иррациональное, но если сумасшествие выполнимо и никому не вредит (кроме свиньи, не преминула отметить Аманда), отчего ж вышеупомянутому требованию не подчиниться? Кроме того, такой опыт можно с полным основанием внести в графу исследований, плюс они истратили чертову гору денег и пролили море пота на то, чтобы добраться до этой возможно прибыльной территории (так чего ж не воспользоваться всеми ее преимуществами?), и мало того – Джек на свиную охоту тоже ходил. Его нужда со временем ее утомила, и когда Аманда в конце концов смягчилась, отпраздновали примирение они, разделив между собой последний оставшийся «Фиговый Ньютон»: передавали его друг дружке, как кропаль, – и Дрейк поклялся, что, как только сельсовет одобрит его прошение, наутро после охоты они упакуют рюкзаки и уберутся отсюда.

Переговоры с племенными старейшинами оказались такими же щекотливыми и запутанными, как и торги с управленцами кинопроизводства – и по примечательно сходным причинам. Пекиты – народ, чья культурная жизнь сосредоточена на нюансах ветра, на способности правильно прочитывать шепотки господствующего настроения. Настроение было их компасом, их проводником, барометром их существования и той туманной тени, что здесь и сейчас накладывалась на тамошность мира духов. Неумение уловить верное настроение оставляло человека в неведении относительно первоочередных вопросов, ссылало его в изгнание от истины и бросало на тропе к одиночеству, сумасшествию и голоду. Поскольку настроение складывалось из коллективного ощущения сопутствующих присутствий, как зримых, так и нет, идеальной тактикой в племенном обществе было поддерживать взаимно приемлемый уровень гармонии, доброжелательную атмосферу среди всех членов, иначе мог быть взыскан психический долг. А чем больше тебе должны, духовно и эмоционально, тем ты богаче. Присутствие Дрейка на охоте и его предложение финансовой компенсации за эту привилегию должны были рассматриваться вот в этом непростом неверном свете. Кроме того, раз успешная охота зависела от успешного толкования знаков джунглей, имелся страх, что Дрейк, по сути своей – ходячее хранилище западной нервозности, неуклюжести (как ума, так и тела) и общей бесчувственности, – мог бы разбить вдребезги настроение, распугать добычу. Это же, в конце концов, и есть то, в чем смысл Запада: ворваться, выместить – с ружьем, бульдозером, неритуализованным беспокойством. Поэтому случай Дрейка отнюдь не был простым; решение потребует времени, обдумывания и благоприятных предвестий. Дрейк этим соображениям сочувствовал – он понимал, что его судят, поэтому подождет, не жалуясь, докажет, что он парень способный, тем, что сдюжит, делать будет все, что бы от него ни потребовали, столько, сколько понадобится, чтобы получить утвердительный ответ, – добродетель терпения возобладает над сомнениями пекитов.

Шесть дней.

Настроение у Аманды становилось все более кислым с каждым закатом. Поутру, разбуженная вездесущими звуками коммунального довольства, она лежала на пороге еще одного сияющего дня и думала: я в раю, да, так почему же мне так грустно? Но как бы ни старалась она, давлению ее ощущений невозможно было сопротивляться долго: посреди чрезмерного немыслимого великолепия земли, разносторонней красоты ее народа жизнь – скаредная добыча и трата ее – оставалась до ужаса закоснелой (устрашающее напоминание о ее собственном безнадежном порабощении тем принципом, к какому притягивают нас чары удобства); требования племенного общества, налагаемые на понятие об индивидуализме, были достаточно строги, чтобы притопить разрастающееся эго в потоке общественных и духовных необходимостей, не было тут никакого тайного «я» в широко понимаемом западном смысле этого слова, частное пространство равнялось публичному – и наоборот; и превыше и дальше всех этих забот маячило животное однообразие эдемного состояния, те же обязанности, та же пища, те же шутки, то же небо, безмозглая рутина, психически до того нервирующая, неудивительно, что пекиты так увлекались различными драмами в мире духов – то был их театр, их «мыльная опера», и неудивительно, что все их гости принуждены были выступать перед целой деревней – нужда в новизне, в развлечении даже грубейшего пошиба повсеместна и неугасима.

Однажды ночью, терпеливо лежа на полу рядом с мужем на подстилке, ожидая, когда ее охватит сон, она пережила видение – увидела себя издалека, с некой замечательной точки где-то в глубоком космосе, с веранды Бога, и увидела мир, в котором живет, увидела его впервые целиком, промежуточную остановку на пригородной линии вечности, наплыв свежих душ прибывает, и непрерывной бессчетной чередой освобожденные души мертвых устремляются прочь с планеты, словно пыльца с головки цветка. Вздрогнув, она подхватилась, ибо начала беспомощно падать сквозь себя. Сердце колотилось безумно. В такой дали от дома. В темноте она дотянулась потрогать грудь Дрейка, ее утешительные подъемы и опадания. Мир по-прежнему функционировал, как должен был по стандартным условиям, в машинном отделении все в норме, на своем предначертанном курсе к какому неизменному пункту назначения? А снаружи, сквозь щели между расходящимися досками плесневеющей стены, ей виден был почернелый окорок ночи, нашпигованный звездной гвоздикой.

Обсуждение однажды вечером после ужина (рис с рисом и гарниром из риса) мало чем улучшило расположение Амандиного духа. Она обнаружила, что вождь еще унылее ее.

Дерево, объяснил он, есть картинка мироздания. Мироздание существует в форме дерева, как и бог, как и человек. Полеты птиц – мысли бога. Потому-то человек носит перья у себя на голове.

Лес – человеческая жизнь, но те, кто уходят из леса, забывают, что это так. Когда возвращаются, им вечно мешают деревья, и они сердятся. Тогда-то и начинается рубка. Они намереваются облегчить жизнь, но не понимают, что вымирания не существует. Деревья и растения, птицы и животные, что исчезают из нашего мира теней, поселяются в мире духов, но кошмарно преобразуются в бесов, сердитых и мстительных. Поэтому, когда громадные деревья рушатся под ножами бульдозеров, они потом вновь вырастают в ночи души, что становится все темней и темней, непроницаемей, таинственней, злобнее.

Поскольку едва исчезнут все деревья, никак нельзя будет вернуться к богу. Никакого бога не будет.

Дрейк подарил вождю бейсболку «Ловчил» и пачку сигарет с гвоздикой.