Шрифт:
Закладка:
Туземцы дружно повернулись, сыновья потянулись за мечами, отец положил руку на рукоять топора. Стекло увидела, что говоривший был на удивление молодым человеком, не таким высоким, как джуреги, и значительно более легкого телосложения. На нем был дорожный плащ хорошего качества, в одной руке он держал кружку с элем, а в другой — ремень дорожной сумки. Темные глаза под завитком черных волос отражали веселье в его голосе, как и кривая улыбка на его узких губах.
— Не твое дело, парень. Смерть будет твое дело, если ты не отступишь. — Старший джурег говорил с хриплой злобой.
— Заставь меня. — Улыбка стала шире, обнажив белые зубы.
Один из сыновей шагнул вперед, обнажая меч. Мужчина отпустил свой эль и сумку, упал на пол так же быстро, как они, и выбросил ногу, которая выбила из-под сына ноги. От его скорости захватывало дух. Мужчина вскочил быстрее, чем сын упал, шагнул внутрь удара меча другого сына и ударил того в горло. Каким-то образом он вытащил из-за пояса отца нож и вонзил его в густую бороду, прежде чем Стекло правильно сформулировала мысль: «полн-кровка хунска».
В дверях появились еще двое джурегов и остановились, увидев, что происходит. Молодой человек повел предводителя джурегов к выходу.
— Я уверен, что вы, джентльмены, найдете другую таверну, где можно выпить. — Он подождал, пока сыновья соберутся и уйдут. Двое других мужчин попятились к двери, и, как только они оба вышли, хунска вернул нож пленника в ножны так быстро, что Стекло едва успела заметить движение его руки. Джурег понял намек и ушел без всякой бравады. Он мог бы до конца жизни каждый день грабить таверну и не встретить ни одного полн-кровку хунска. Гордость — это одно, но ни один рейдер на гордости далеко не уйдет. Прагматизм — вот то, что поддерживает жизнь на границах, и у джурега его было много.
Молодой человек поговорил с парой местных жителей у двери и вернулся к столу. Приветствий не было: жители деревни смотрели на него так, словно он мог в любой момент вспыхнуть пламенем или превратиться в лошадь. Только на последнем ярде его приближения к столу инквизиторов, его полуулыбка исчезла, когда он заметил серебряные цепи Стекла. Внезапно обветренный путешественник крикнул, волнуясь:
— Это он! Я его знаю! Из Истины! Ринг-боец! Регол!
НАСТОЯТЕЛЬНИЦА СТЕКЛО
— Я УДИВЛЕНА, ЧТО мы встретились на проселке, учитывая, что ты направляешься во дворец Шерзал. — Стекло наблюдала за молодым бойцом, не обращая внимания на свой хлеб. У инквизиторов, даже у стражников по обе стороны от нее, на тарелках была гораздо более изысканная еда. Город Хуртил приютился среди предгорий Грэмпейнов и, как последний цивилизованный перевалочный пункт для путешественников, посещающих дворец или пробирающихся через Великий Перевал в Скифроул, мог похвастаться несколькими ресторанами сносного качества.
— Эти платные дороги обескровят человека. — Регол взял вилкой кусок говядины со своей тарелки. Несмотря на его уверенность, что-то в этом действии говорило о том, что он нерегулярно пользуется столовыми приборами.
— Я думала, что ринг-бойцам хорошо платят. Особенно успешным. И, конечно, ты должен быть успешным, чтобы о тебе знали так далеко от Истины?
— Я выигрываю больше, чем проигрываю. — Регол пожал плечами, прожевал и проглотил. — И я бережно отношусь к своим деньгам. Их должно хватить на всю жизнь. Никто не задерживается на ринге слишком долго. Всегда есть кто-то, кто становится лучше, в то время как ты становишься хуже. И, когда приходит время уходить, многие оставляют ринг непригодными для другой работы. — Он отрезал еще мяса от лежащего перед ним куска. От его запаха у Стекла потекли слюнки. — Кроме того. Я хотел посмотреть империю, а не то, что можно увидеть, грохоча по платной дороге. — Он помолчал, размышляя. — Та деревня, Бру? Я пришел почти оттуда. Родился в сарае. Мои родители продали меня похитителю детей.
Инквизиторы подняли на него глаза. Церковь Предка относилась весьма неодобрительно к любому, кто готов был разорвать семейные узы всего лишь за деньги. С другой стороны, плоды, срезанные таким образом с дерева, были бесценны для церкви. Детей, отданных родителями в монастыри, мужские и женские, можно было забрать обратно; детей, проданных из своих семей и позже переступивших порог церкви, — нет.
— Ты их видел? — спросила Стекло.
— Их? — Регол оторвался от еды и бросил на нее мрачный взгляд из-под бровей. Стекло ничего не ответила. Они оба знали, что она имела в виду. Регол снова перевел взгляд на нож и вилку, разрезая мясо все мельче. — Мой отец умер несколько лет назад. Я увидел свою мать в толпе, которая собралась, когда я въехал. Она меня не узнала.
Стекло откинулась на спинку стула и позволила молодому бойцу сделать вид, что он сосредоточился на еде. По правилам Реголу нельзя было позволять обращаться к пленнице, но Брат Пелтер нуждался в нем. Инквизитор нанял Регола в качестве дополнительной охраны, пообещав благодарность Шерзал, а также красивый кошелек. Стекло приветствовала компанию. Регол, со своей стороны, как только понял, что Стекло была настоятельницей Сладкого Милосердия, охотно заговорил о тренировках на мечах, затем о ковке Калтесса и постепенно, как художник, раскрывающий свою тему из путаницы линий... о Ноне Грей.
Учитывая, что за ней наблюдают ее судьи, Стекло знала, что ей следует держать язык за зубами, когда речь идет о Ноне и ее побеге. Она знала, что Брат Пелтер позволял Реголу говорить с ней для того, чтобы Регол был счастлив и продолжал их защищать. Но более сильным мотивом для брата Пелтера, несомненно, было желание дать ей достаточно веревки, чтобы повеситься. Тем не менее, она сказала ринг-бойцу столько правды, сколько осмелилась.
Брат Пелтер, возможно, никогда не знал эмоций, которые правят молодыми. Он мог бы утверждать, что достаточно стар, чтобы забыть такие страсти, но Стекло было столько же лет, сколько и Пелтеру, и первые любовные увлечения все еще ярко горели в пыльных архивах ее памяти. Они ждали за забытыми углами, ожидая, чтобы удивить ее в самое странное время. Стекло увидела в осторожном танце Регола вокруг пропавшей девушки интерес, который она узнала. Она увидела стоящую костяшку домино, за ней выстроились другие. Она увидела, что пришло время ее толкнуть.
— Мы всегда надеемся, что другие люди увидят сквозь кожу и кости, которые мы носим, Регол. Сквозь маски, которые мы носим. Мы надеемся, что они увидят нас, настоящих. Какую-то искру, какое-то пламя, что-то особенное, что-то сто́ящее. Некоторые люди рождаются без этого зрения. Некоторые матери обнаруживают, что им этого не хватает, даже когда они смотрят на своих детей. Они такие же калеки, как слепые. Может быть, даже хуже. Твоя мать не увидела тебя, когда ты вернулся, потому что она никогда не видела тебя. Я бы узнала своего Эйбла, если бы не видела его больше пятидесяти лет и он сам был бы стар и сед. — Ее пальцы все еще помнили волосы ее ребенка. Чистый запах его младенчества все еще преследовал ее в неожиданные моменты, заставляя ее дыхание перехватывать, а сердце болеть.
