— Чему же ты обучился?

— Чтобы я еще пленных брал — никогда… Как увижу, что немец руки поднимает, зажмурюсь — и в сторону. Пусть другие их в плен берут… У меня, Коля, душа обидой горит, а я им должен картошку добывать. Сроду мне полмешка такими тяжелыми не казались, как этот раз… Вот и теперь — они храпака задают, а мы охранять должны. Цирк! Нет, больше я с ними возжаться не согласен.

— Согласен, не согласен, а с полуночи тебе дежурить, — сказал Орехов. — Я сейчас заступлю.

Николай ходил с автоматом вокруг сарая. Ноги были ватными. Глаза слипались, веки казались пудовыми. Голова клонилась. Усилием воли Николай вскидывал ее и проходил очередной десяток шагов. Потом снова начинала одолевать дремота.

Вокруг была тишина. Спало все: лес, деревья, небо, трава. Заливисто храпел Игнат, спали немцы в дырявом сарае. Казалось, на всем свете бодрствует один Николай Орехов. Шагает с автоматом и охраняет заснувшую землю. Свою землю, родную, близкую, знакомую до мельчайшей черточки, до шороха, до полуночной тени. Бережет людей в ночной тишине.

Дверь сарая неожиданно скрипнула. Николай повернулся и увидел рослую фигуру пленного ефрейтора, который вышел наружу.

— Ты чего? — Орехов отскочил на несколько шагов и вскинул автомат. — Чего вылез?

Он передернул затвор. Что немец надумал? Прикончить часового, разделаться с Игнатом и удрать в лес? От такой мысли Николай рассвирепел.

— Марш в сарай! — он угрожающе шагнул к пленному.

Даже в полутьме было заметно, как немец криво усмехнулся и повернулся к полураскрытой двери, откуда душно шибало в нос.

— Я не могу спать, — по-русски, с легким акцентом, сказал ефрейтор. — Я не имею сил заснуть. Там есть удушливо и пыльно.

— Еще разговариваешь! — прикрикнул Орехов. — Пошел быстро!

— Не надо сердиться, господин сержант, — устало сказал пленный. — Я не сделал вам ничего плохого.

— Не сделал плохого? — яростно переспросил Николай, ошарашенный словами немца. — А ну иди сюда!

Пленный подошел. Он остановился, чуть склонив красивую голову с выступающим подбородком и тупым упрямым носом.

— Русских кто убивал? — поиграв желваками на скулах, спросил Николай. — Кто деревни жег, ребятишек, женщин кто стрелял?..

Орехов задохнулся от бешенства. Он едва удерживался, чтобы не огреть прикладом этого нахального фрица. Сбить с него спесь, загнать в вонючий сарай.

— Фашисты убивали, — ответил пленный. — Эсэсовцы, наци…

— Ишь ты, — крутнул головой Николай. — А солдаты на фронте картошку варили да по воробьям из винтовок постреливали?

— Нет, — выдавил ефрейтор, поднял голову и поглядел на Николая каким-то странным, обволакивающим взглядом. — Солдаты стреляли.

— Ну, вот сообразил, — Николай сел на бревно. — Ягнятками, значит, решили прикинуться. В сорок первом шакалили, а теперь в кусты. Не выйдет! У нас счет простой. Ты немец, ты фашист и отвечай сполна. Некогда нам в тонкостях разбираться. Все вы на одну колодку… Кто войну начал?

— Кто начал войну — это есть формальная логика, — сказал немец. — Мы с вами встречаемся впервые, и никто из нас не сделал друг другу плохого. То есть истина.

— Верно, — согласился Николай, ощущая, как вспыхнувшая злость сменяется любопытством. — Я даже тебя картошкой накормил… Только по-крупному надо разбираться. Ты да я — так разговор не пойдет. Я не за свою шкуру воюю.

— Но если один немец убил русского, то это же не значит, что каждого немца надо считать убийцей.

Николай внимательно поглядел на пленного. Видать, голова у него работает. Непонятно только, к чему он разговор затеял.

— Я не знаю, какой именно немец убил русского. Может быть, это сделал ты! — сказал Орехов.

— То есть подозрение, а не факт.

— У меня нет времени следствие проводить. Я могу так считать и в отместку убить всякого немца, который взял винтовку или автомат… Шлепнуть его для профилактики. Вот хотя бы тебя.

Орехов уставил автомат в живот ефрейтора.

Ему хотелось увидеть страх на лице немца. Хотелось, чтобы он стал умолять, просить, говорить о матери, о детях.

Ефрейтор чуть покачнулся и сказал господину сержанту, что его не надо пугать. Господин сержант не выстрелит в пленного.

«Это он знает, — снова с раздражением подумал Николай. — Знает, что русский не убьет безоружного пленного. Вот ведь закавыка: сам мог бы убить, а что его могут убить, в это он не верит».

— Меня уже пугали, — сказал пленный. — Может быть, лучше, если бы меня убили на войне.

— Совесть, что ли, заела? — насмешливо спросил Орехов и отвел в сторону автомат. — Небось скажешь, что сам из рабочих… Арбайтер.

— Нет, — ответил пленный. — Мой отец есть фабрикант. Я был в СС. Год назад Питер Штауфер был унтерштурмфюрер СС. Понимаете?

— Соображаю, — отозвался Орехов. — За что же лычки ободрали? — Николай вытащил сигарету.

У пленного жадно заблестели глаза, но Орехов не дал ему курить.

— Я плохо работал в СС, — ответил ефрейтор. — Во время моего дежурства совершился побег важного партизана.

— Уж не ты ли помог?

— Нет… Я просто не проверил караул.

Суд разжаловал унтерштурмфюрера Штауфера и направил его в штрафной батальон. После ранения он попал в пехотный полк, а затем в плен.

— Это есть конец, — сказал Штауфер, жадно поглядывая на сигарету. — Конец для меня, для всех немцев… Хоть еще русские не пришли в Германию, но Гитлеру капут. У нас поврежден позвоночник. Теперь долго надо нас лечить. Сделать Германии один большой госпиталь.

Орехов удивленно присвистнул. Вот, оказывается, о чем беспокоится Питер Штауфер.

— Германия есть тяжелобольной, — продолжал Штауфер. — Немецкий солдат не хочет воевать за наци.

— Поздновато соображаете, — Николай почему-то вдруг вспомнил и плацдарм и бой на шоссе.

Он слушал Штауфера и ни на грош не верил ему. Слишком много он видел на войне, чтобы поверить разглагольствованиям бывшего эсэсовца. Да чего тот затеял весь этот разговор? Крутит, что-то недоговаривает. А может, просто струсил и подмазывается к русским. Решил слезки пустить, чтобы эсэсовские погончики боком не вышли. Каждый ведь по-своему башкой прикидывает. Для одного топор дрова рубить, а для другого по голове обухом хрястнуть.

— Я согласен с вами, что немцы слишком поздно поняли, что принесет им война, — сказал ефрейтор.

— Почему же поздно? — возразил Николай. — Фюрер ваш все рассчитал, наперед распланировал. К такому-то сроку Москву взять, к такому-то войну закончить. Германия до Урала, а русских — в рабы.

— То есть иррациональный план, — качнул головой Штауфер. — К каждому русскому надо приставлять солдата, в каждое село послать роту, а в город — полк. На это не хватит солдат. Стоить они будут много дороже, чем то, что выработают русские. Иррациональ…

— Немецкий счет, — усмехнулся Николай. — Жми дальше!

— Дальше то, что война есть бессмысленное средство достижения цели… Господин сержант