«Как это понимать?» – поразился Лионель, припомнив сутулого, с распутным лицом и бегающими хитрыми глазками апаша. Никакого сходства Жана Марея с тем вульгарным типом не обнаруживалось. Неужели Марей – двуликий Янус, который обращает к людям то темный лик, то светлый? «Ерунда какая-то», – подумал граф, и им овладело странное оцепенение, впервые испытанное накануне ночью, когда Марей появился на балконе своего кабинета. Как нам известно, Лионель уже успел порыться в книгах и теперь знал, сколь глубокую и непостижимую загадку, сколь чудовищную психологическую гнусность представляет собой «раздвоение личности», но, не умея черпать в ученых трудах душевное спокойствие, граф вынес из них только еще более сильное недоумение и недовольство. В эту минуту он уже сомневался в своих ощущениях, памяти и рассудке.

Мадам де Праз – которая не была обескуражена, поскольку, в отличие от сына, не видела ночью никакого апаша, – первой заметила одну весьма примечательную особенность.

И в самом деле Жан Марей рассматривал фотографии не так, как это делает обычный праздный человек, желающий скоротать время ожидания. Он разглядывал их, одну за другой, с предельным вниманием, буквально впиваясь в них глазами, и чем дольше продолжался этот просмотр, тем сильнее на его красивом лице отражалось странное удовлетворение. В Марее происходила какая-то внутренняя работа, изменившая его внешний облик. Брови его сдвинулись, губы сжались – все выдавало в нем беспокойного мыслителя, стремившегося вызволить из глубины сознания некое беглое воспоминание или ускользающее объяснение. Наконец он закрыл альбом, положил его на стол, к другим, и, все еще погруженный в глубокие раздумья, принялся медленно расхаживать по комнате.

Наконец, тряхнув головой, словно в попытке отогнать какую-то назойливую мысль, он снова уселся в кресло, равнодушно постукивая ручкой хлыста по сапогу.

Мадам де Праз решила, что пора войти и поздороваться с гостем; Лионель же предпочел ретироваться.

Графиня не любила бросать слов на ветер, поэтому поспешила воспользоваться тем, что они с Жаном Мареем пока что одни в комнате и могут доверительно побеседовать.

– Мсье, – сказала она после обмена несколькими банальными фразами, – я хотела поговорить с вами в отсутствие Жильберты. Прошу вас, попытайтесь уговорить ее вернуться в Люверси! Помогите мне – ведь вы имеете на нее огромное влияние! Помогите мне побороть ее болезненные опасения, дурные предчувствия… Все это ведь глупо, вы не находите?

– Я с вами полностью согласен, мадам, но лучше не будем спешить. Дайте мне время. Не думаю, что фобии подобного рода могут испариться будто по волшебству, – по моему скромному мнению, это дело требует большого терпения, но я готов оказать вам любое содействие.

– Если бы вы знали, каков он, наш Люверси, мсье, уверена: вы, со свойственным вам красноречием, сумели бы убедить малышку! Сами посудите, зачем что-то арендовать, когда можно наслаждаться комфортной жизнью в собственном роскошном имении? Хотите увидеть замок? Лионель отвезет вас туда.

Возможно, делая это предложение, мадам де Праз и имела какую-то заднюю мысль, но даже если это и пришло Марею в голову, виду он не подал.

– Раз вы так этого желаете, мадам, я вовсе не против, – произнес он спокойно, без малейшей поспешности.

– Однако же, – улыбнулась графиня, – из нашей вчерашней беседы я заключила, что вы и сами были бы рады отправиться на поиски этой гадюки.

– Да нет – не то чтобы рад. После вашего ухода я какое-то время размышлял над всей этой историей, – похоже, произошедшая в Люверси трагедия породила в душе мадемуазель Лаваль беспричинный страх, который, убежден, со временем рассеется, если те, кто ее любит, тоже приложат к этому определенные усилия. Я, как и вы, полагаю, что злополучная змея давным-давно покинула наш бренный мир и ее поиски не только ничего не дадут, но еще больше разбередят сердце Жильберты: она увидит в этой затее лишь подтверждение своих безумных фобий. Мадемуазель Лаваль наверняка расценит мою поездку в Люверси как попытку расследовать причины смерти ее матери или найти змею, так что лучше от этого отказаться.

– Можно съездить туда и без ее ведома…

– Простите, но мне претит скрывать от нее что бы то ни было. Да и потом, если она узнает об этом, если поймет, что я рыскал по лесам Люверси без ее ведома, представьте, сколь катастрофичный эффект все это возымеет! Ваша племянница лишь укрепится во мнении, что змея все еще жива… Нет, мадам, давайте пока откажемся от этого плана.

Мадам де Праз торопливо кивнула, пусть на миг на лице ее и отразилось некоторое удивление. Впрочем, не успела графиня мысленно признать, что и сама абсолютно согласна с господином Мареем, как в гостиную вбежала Жильберта – светящаяся от радости, с повязанным на шее широким белым платком, в сапогах со шпорами и мужской шляпе.

Спустя несколько минут, когда всадники выехали за ворота, оставшаяся в гостиной мадам де Праз подошла к столу и взяла альбом, который столь внимательно, с таким увлечением рассматривал Жан Марей.

Этот альбом содержал множество снимков мадам Лаваль, сделанных в разное время, – в общей сложности, наверное, несколько десятков. Листая страницы, ее можно было увидеть то одну, то среди друзей, играющую в гольф, в теннис, верхом на любимом пони. Снимки воскрешали путешествия, костюмированные балы, выезды на природу – то были печальные, но драгоценные воспоминания о жизни очаровательной молодой женщины. На этих фотографиях были воспроизведены самые счастливые моменты, самые радостные и красочные сцены повседневной жизни. Вот она в горах, на охоте, на карнавале, на сцене в любительском спектакле, на свадьбе в белоснежном платье под руку с мужем, облаченным в строгий фрак, у колыбели малышки Жильберты, смеющаяся, в кокетливой шляпке у египетских пирамид или перед башней Хиральда в Севилье… Альбом бережно хранил образы безвременно ушедшей, но словно живой Жанны Лаваль, грациозной и элегантной.

«Выходит, это снимки моей сестры так взбудоражили мсье Марея? – обеспокоенно подумала мадам де Праз. – Ну да, он выглядел как человек, который силится вспомнить, где и когда он видел женщину с фотографий, но ему это никак не удается».

При других обстоятельствах такое предположение – ибо в принципе это было всего лишь предположение – не вывело бы мадам де Праз из равновесия, но, уже зная о том, что Марей страдает раздвоением личности, графиня, крайне заинтригованная, загорелась острым желанием докопаться до сути, распутать этот таинственный клубок и потому испытала глубочайшее удовлетворение, когда в гостиную вошел ее сын.

– Знаешь, что он тут разглядывал? – сказала она ему. – Фотографии твоей тетушки Жанны!

Лионель резко остановился и устремил на мать пронизывающий взгляд.

– Нужно все обсудить, упорядочить факты, – продолжала графиня. – Расскажи мне