дело в том, что данные на нашу фабрику казенные люди сговорились все вообще более не работать и меня не слушаться, как то они уже с два месяца вовсе гуляют.

По некоторым наглым и непристойным поступкам от оных людей, у коих Матвей Васильев предводителем, принуждена я была на них жалобу произвесть у его превосходительства Ивана Ивановича Бецкого, только вместо того, чтобы мне дать сатисфакцию, усмотрела я через разговоры его секретаря, что может быть на уме отнять не только мозаичную работу, но и собственную нашу фабрику…

Но все сие происходит от происков Васильева. Он по судебным местам и по всему городу, а особливо к Ивану Ивановичу и его секретарю бегает, называя себя главным мастером и главным командиром над мозаичными работами, и при том о себе сказывая, будто все рецепты к составлению разноцветных стекол знает…”

Впервые мы слышим голос Елизаветы Андреевны. В дочери пивовара, которая смолоду так скверно вела хозяйство, а под конец, по свидетельству Шлёцера, “с большим достоинством” играла роль супруги статского советника и дворянина, вдруг пробудилась властная бюргерша. Она била непослушных мозаичных мастеров по щекам, грозилась заковать их в оковы и сечь батожьем… (А может, никакая не властная бюргерша, а просто усталая, раздраженная, больная – через год ее не стало – сорокапятилетняя женщина?)

Тем не менее еще какое-то время мозаики продолжали выпускаться. В числе работ, вышедших из мастерской уже после смерти ее основателя, – портреты М. Л. Воронцова и самого Ломоносова (не сохранился). Художественное руководство мастерской осуществлял известный в то время мастер декоративной живописи Иван Бельский.

Но Иван Иванович Бецкой, “главный директор над строениями”, ведавший в 1760-е годы культурной политикой, к мозаичному искусству относился холодно. Выделение средств на панно для Петропавловского собора было прекращено. Уже начатая вторая картина – “Взятие Азова” – осталась незаконченной. Без больших государственных заказов мозаичное дело оказалось невыгодным – да оно никогда и не было особенно прибыльным: “профессор и советник” был, судя по всему, никудышным коммерсантом. В 1768 году дочь Ломоносова и ее муж, придворный библиотекарь Алексей Алексеевич Константинов, просили Сенат о закрытии фабрики, о передаче мозаичного дела в ведение Канцелярии от строений и о передаче земли и крестьян Усть-Рудицы в их, наследников Ломоносова, частную собственность. 9 декабря эта по-своему символичная просьба была удовлетворена. Начиналась эпоха вольных и просвещенных рабовладельцев: Ломоносов трудами и талантами обеспечил своим потомкам этот статус. А еще почти двадцать лет спустя, в 1786 году, когда Канцелярия от строений благополучно забыла секрет изготовления смальт, престарелый Иван Цильх выражал готовность возродить утраченное производство. Но никому это было уже не нужно. Из всех, кто занимался прежде в России мозаикой, в живых оставались лишь Цильх и Иван Бельский, тоже почти семидесятилетний старик. Матвея Васильева уже не было. В 1798 году мозаичная мастерская (после “приватизации” Усть-Рудиц перешедшая в казну и почти тридцать лет существовавшая лишь на бумаге) была окончательно ликвидирована. Еще одно ломоносовское начинание, казалось бы на ура воспринятое современниками, почти не пережило своего инициатора.

Стоит упомянуть, что очень недолгое время (в 1762 году, при Петре III) Михайло Васильевич был директором другой фабрики, фарфоровой, – поныне существующего фарфорового завода, с 1925 года носящего имя Ломоносова. Секрет фарфора, или “порцелина”, с которым первым из европейцев столкнулся Марко Поло в Китае, был найден европейцами лишь в XVIII веке. Правда, порцелин, который производили во Франции и большинстве германских княжеств, как указывал старый соученик Ломоносова Дмитрий Виноградов, “ничто иное есть, как то же ординарное стекло, к которому к массе каких-нибудь животных костей примешивают, отчего оно белизну получает и от горячей воды тотчас лопается, также отменной внутренней материи скорлупы или глазуры на себе не имеет: следовательно, за настоящий фарфор почитаться никак не может”. Настоящий, не уступающий китайским образцам фарфор умели делать лишь в Саксонии.

В 1744 году некто Гунгер, саксонец, приехал в Россию и выдал себя за мастера, знающего секрет фарфора. Была построена казенная Порцелиновая мануфактура – но спустя четыре года, когда дошло до дела, Гунгер был разоблачен как самозванец. К тому времени Виноградов уже самостоятельно открыл секрет саксонских и китайских мастеров. Именно ломоносовскому однокашнику довелось стать отцом русского фарфора. В течение десяти лет, до смерти в 1758 году, он служил на фарфоровом заводе главным мастером. Обращались с ним при этом скверно, временами даже сажали на цепь (чтобы никому не выдал тайны). А ведь он получил такое же точно образование, как исполненный гордыни “профессор и советник” и, по крайней мере, теоретически мог претендовать на равный с ним статус!

Параллельно с Виноградовым эксперименты с целью создания фарфора ставили профессора Академии наук; в их числе, наряду с Вейтбрехтом и Гмелином, был и Ломоносов. Но его роль в истории завода, названного его именем, весьма незначительна.

7

В Германию Ломоносов был послан изучать, прежде всего, минералогию и металлургию. Эти специальности, само собой, занимали свое место в его научных трудах.

В 1742–1743 годы им был написан учебник “Первые основания металлургии”, изданный лишь двадцать лет спустя. Среди последующих работ наиболее значительны речь “Слово о рождении металлов трясением земли” (1757) и “О слоях земных” (1763) – прибавление к “Первым основаниям…”.

По мнению В. И. Вернадского, специально занимавшегося этим вопросом, идеи, изложенные Ломоносовым, были новыми и во многом опередившими научную мысль своего времени. Но ученые конца XVIII века не могли заинтересоваться этими работами из-за их старомодной вольфианской философской “упаковки”.

Поводом к произнесению “Слова…” явилось ужасное землетрясение, разрушившее Лиссабон, столицу Португалии. Всего погибло тридцать тысяч человек (в самой Португалии и в Северной Африке), исчезли с лица земли бесценные памятники архитектуры, коллекция картин, включавшая великие полотна Рубенса и Тициана, богатейшая королевская библиотека. Но современников потрясли, прежде всего, человеческие жертвы: к таким цифрам они не привыкли. Для Вольтера, написавшего поэму на разрушение Лиссабона, гибель тысяч невинных стала главным аргументом против Лейбницевой и Вольфовой идеи предустановленной гармонии:

Полезно все теперь не скажете мне вы?Что, если б Лиссабон земля не поглотила,Ужель бы та страна ее отягощила?Не мните ль вы, что, все сие предвидя, БогСоделать лучшего для сих людей не мог?[110]

В России Гедеон Криновский, тот самый, что высмеивается в “Гимне бороде”, произнес проповедь, традиционно рассматривая землетрясение как Божью кару. Более утонченные русские авторы екатерининского времени, младшие современники Вольтера (В. А. Лёвшин, А. Т. Болотов), положили немало сил, чтобы оправдать в этом случае Творца и объяснить его помыслы по отношению к человеку.

Но Ломоносов, можно сказать, главный русский вольфианец, уже ответил для себя на все вопросы в “Оде, выбранной из Иова”. Да, мир опасен для отдельной человеческой личности, несоразмерен и, кажется, даже враждебен ей. Но это потому, что человек еще не осознал красоты мироустройства, его потрясающей механики. “Когда ужасные дела Натуры в мыслях ни обращаю, слушатели, думать всегда принужден бываю, что нет ни единого из них толь опасного и вредного, которое бы купно пользы и услаждения не приносило. Божественным некоторым промыслом присовокуплены приятным вещам противные быть кажутся, дабы мы, рассуждая о противных, большее услаждение чувствовали в рассуждении приятных”.

Вот взять хотя бы те же землетрясения – для чего они нужны? Оказывается, именно от них родятся металлы, без которых немыслима человеческая цивилизация. Картина мира, стоящая за этими рассуждениями, может быть описана примерно так: природа – гигантская фабрика. Гибель людей – результат производственной аварии, печальной, но неизбежной. В конце концов (так должен был думать Ломоносов), при строительстве Петербурга погибло больше народа… В то время как Вольтер размышляет об обреченности человека и о несправедливости Бога, автор “Слова о рождении металлов…” спокойно классифицирует “трясения земли” и показывает механизм их воздействия на минералы.

Открытием Ломоносова стали “нечувствительные землетрясения” (сдвиги земной коры). В результате таких сдвигов на поверхности земли образуются горы; местами земная кора трескается – так рождаются вулканы; земная поверхность оседает в образовавшиеся между подвижными подземными слоями пустоты – так появляются равнины; после землетрясений трещины заполняются разными продуктами, принесенными дождевой водой, – вот разгадка жильных минералов. Причиной же землетрясений Ломоносов считает “внутренний жар земли”, порожденный движением корпускул (под огромным внешним давлением). Так работает огромная фабрика Господа Бога.

Работа “О слоях земных” – одно из первых в мировой науке