– Отворяй! – кричали они, колотя в дверь и стреляя в нее. – Отвори, а то хуже будет!

– Митя, Митенька, родненький! – катался по полу Тихон, рыдая и царапая землю. – Что же ты натворил, братик, что ты наделал, родненький? Это мой крест, мой!

Тихон и злодеи

Перебравшись через Зеленую, Тихон отправился не к дому, а в кузницу. Ее дверь была отворена, а сама кузница разграблена. Однако на молоток и зубило злодеи не позарились. Перерубив звено сперва одной цепи, затем другой и освободившись от цепей, Марьин прокрался к дому.

Три злодея сидели на крыльце и, покуривая трубки, попивали мед и хвалились друг перед другом насилием над матерью и сестричкой Катей. Они так и не увидели Тихона. В одно мгновение его нож проткнул сердце одного из них, другого и перерезал горло третьему. Вытерев его, мужчина сволок трупы к реке и побросал в воду.

После этого он освободил мать с сестрами и братьями, молча (слов утешения как-то не нашлось) обнял их и занялся отцом. На следующий день на кладбище появилась свежая могила.

Тихон и Митя

Через две седмицы Тихон возвратился к пещере. Он помолился, отомкнул замки, отворил дверь и зажег факел. Повсюду валялись трупы…

Его брат лежал на спине с открытыми глазами, на его полных губах застыла улыбка. Митенька умер, радуясь, что спас братика. Слезы полились из глаз Тихона. Наверное, из-за лютого холода тлен не коснулся окровавленного, изрубленного саблями тела.

«Истинно ангел! – всхлипывая, не без умиления подумал мужчина, глядя на брата – Вот мы и свиделись. Ты на меня глядишь, а я на тебя. Вот и свиделись…»

Он прислонил факел к стене и склонился над братом. Какое-то время Тихон покрывал чистое прекрасное лицо поцелуями, потом, перекрестившись, собирался закрыть ему глаза, но передумал.

– Пусть и Настя, и Соня, и мать, и все полюбуются на него – ведь как живой, – решил Тихон и вдруг заревел, причитая по-бабьи: – Ты, родненький, всегда тянулся ко мне, называл меня братиком, умер ради меня, а я только ругал тебя. Прости, родненький, прости, Митенька… Да зачем же ты не послушался меня, да зачем же ты лежишь на холодных камнях?

Наплакавшись, Марьин сложил окостеневшие руки брата на груди, связал ремешком, положил сверху тяжелые цепи, приговаривая:

– Потерпи, родненький… Скоро мы раскуем тебя, обмоем раны твои, нарядим в свадебную рубашечку… Потерпи, братик!

Собравшись с силами, Тихон поднял нелегкого брата на руки.

– А теперь, Митенька, пойдем к Настеньке, Соне, мамочке – приговаривал он, подвигаясь к выходу. – Заждались они тебя, родненький…

Вскоре на кладбище между могилами Марьиных и Игната Соломатина появилась еще одна могила – Митина. С той поры о золоте и серебре в пещерах горы Монастырь знал только Тихон Марьин…

Глава 17

Катастрофа или спасение?

Что почувствовал я, увидев Карьку, дядьку и силящегося приподняться на локтях Вениамина Тихоновича? Трудно сказать… Сначала я понял, что удача отвернулась от меня, что я проиграл. Нет, не то… Слишком вяло! Я потерпел крах, фиаско, провал. Это была катастрофа. Все рухнуло. Прежде всего планы покорить мир и стать одним из властителей этой страны…

Я не сразу смирился с судьбой. На миг мне показалось, что ситуацию еще можно спасти. Место уединенное, свидетелей нет. Пара выстрелов, и я снова на коне. Только трупы прятать понадежнее.

Но… стрелять-то надо было в родного дядьку. Следом в голове промелькнуло, что дядька или Вениамин Тихонович уже успели кому-либо, например Витьке или Саньке, все рассказать и что трупам не будет конца. Мной овладели апатия и страшная усталость. Все кончено! Удача отвернулась от меня. Я проиграл.

И тут что-то перевернулось во мне. Я вдруг осознал, что это не катастрофа, а… шанс. Шанс хоть что-то исправить, покаяться, вымолить у Бога и людей прощение… Шанс остаться человеком, спасти свою душу. Крошечный, но остался. Бог все-таки не оставил меня, и хоть что-то еще можно исправить. Ведь и Вениамин Тихонович, и Гриша, и Анатолий живы. Жи-вы! Какое счастье! Тяжелый камень свалился с моей души.

Эти мысли, как в калейдоскопе, в течение считаных секунд промелькнули в моей голове. Тем временем лошадь на бешеной скорости миновала поляну и встала на дыбы буквально в шаге от меня.

– Где, сволочь, парнишка? – рявкнул дядька, бросив вожжи и целясь в меня из двустволки. Мне ничего не стоило снять его одним выстрелом, но это сейчас мне даже и голову не пришло. Не спуская глаз с пальца на спусковом крючке, я сымитировал прыжок на своего отчаянного дядьку, а когда палец этот чуть дрогнул – рухнул на траву под ноги Карьке. Грохнул залп сразу из двух стволов. Облако картечи прошло где-то совсем рядом. Я подскочил как мяч и выхватил ружье из рук дядьки.

– Где Гриша? – спросил слабым голосом Вениамин Тихонович, снова силясь приподняться на руках. – Вы обещали…

– Где, сволочь, парнишка? – снова рявкнул дядька, пытаясь полоснуть меня уже кнутом. Они не боялись меня, и я почувствовал невольное уважение к ним.

Значит, не все еще, подобно мне, прогнулись под напором садистов-реформаторов. Значит, эти так называемые либеральные реформы не выветрили еще до конца в людях их лучшие качества: доброту, бескорыстие, готовность положить голову за ближнего. Даже если это последние из могикан.

– Все в порядке! – сказал я, легко увернувшись и от кнута. – Гриша жив и здоров. Я еще утром освободил его. Честное слово! Он там… на берегу, с матерью и братом… И еще! Честное слово, я рад, что вы живы… Вы даже не представляете себе, как я рад…

– Зачем вы это сделали? – прошептал с болью в голосе Вениамин Тихонович. – Ну зачем?

Я криво усмехнулся. Да и что я мог сказать ему, закостеневшему в своих благодетелях «совку». Что время сейчас такое – убивать и грабить, наживать первоначальный капитал. Дикий капитализм называется. Человек человеку волк, Боливар двоих не выдержит и все такое.