Шрифт:
Закладка:
В ее словах нет энергии, но это все равно цепляет меня.
— Это неправда. Не надо так говорить.
Молчит.
— Впредь, если ты захочешь внести корректировки в ее мировосприятие ты должен утвердить все поправки у меня.
— Спасибо за то, что ты видишь меня с вами и дальше. Но ты опять здесь перегибаешь. Я даю ей свои интерпретации. Ты даешь свои. Кто-то еще даст свои. Она должна выбрать сама, что взять.
— Нет. Сейчас, в этом возрасте, давать интерпретации — это власть и ответственность родителей. И их же забота — уберегать от чужеродных и опасных интерпретаций.
— В точку, Женечка.
Вопросительно поднимает бровь.
— Поясни?..
— РОДИТЕЛЕЙ.
Взрывается.
Встает.
— Ты ей не родитель. Ты просто…
— Кто?
Молчит. Кипит!
— Одна очень юная, но мудрая ведьма, когда-то давно мне объясняла про законы Рита! — поднимаюсь тоже. — И что первый мужчина, по духу является отцом всех детей своей женщины, рожденных даже от других мужчин. Не напомнишь детали?!
— Ты отказался от этого права!
— Где? Когда?! Не припомню! Может документы какие сохранились?
— Аронов!
— Мамуля… — заглядывает Ася.
— Мы не ругаемся! — хором.
Женя сдувает упавшую на глаза прядь. Она падает снова. Я поправляю.
Ася грозит нам пальцем. Уходит.
— Жень… — снижаю тон.
Поднимает руку, останавливая меня.
— Ты знаешь, я ожидала несколько другого мужчину, когда согласилась на происходящее.
— В чем претензия?
— Претензия… — хмуро смотрит в пол. — То, что с тобой происходит, в целом, наверное, не плохо, Олег. Но ты эволюцию превращаешь в революцию. А так как мы втянуты в процесс…
— Крови не будет. Это «бархатная» революция — в ней нет оппозиции. И это последний формальный этап. Всё самое «кровавое» случилось в твое отсутствие.
— Не знаю…
— Женечка, я не говорил Асе ничего критичного. Могу повторить тебе все дословно. Не понимаю, почему такой вывод!
— В том то и дело, Олег, чтобы понимать во что превратятся твои слова в сознании ребенка ЕГО НУЖНО ЗНАТЬ. А ты не знаешь!
— Я буду работать над этим…
— Ты бронебоен, — устало закрывает глаза.
Обнимаю.
— Эта «броня» — ваша защита. И я буду только наращивать это. Прими.
Всё… бури не будет.
Моя девочка так себе скандалистка…
Мне хочется поцеловать этот, такой глубоко иррациональный, женский и, в тот же момент, холодно-аналитичный, мозг. Не встречал таких сочетаний нигде. А еще тот орган, который умеет всё принимать. Иногда мне хочется расчленить ее, чтобы посмотреть, как она устроена в деталях.
— Мне кажется у тебя есть лишние органы. Или какие-то функциональные дефекты в стандартных, — внимательнее разглядываю, поднимая ее руку вверх и вынуждая покрутиться.
Ухмыляется.
— Если ты ищешь жало, то оно в стирке. Высушу, поговорим о твоей утренней выходке.
Б**ть…
Отламываю краешек еще теплого хлеба. С кунжутом. Вкусно…
Женя достает еще одну буханку из духовки. На столе уже четыре.
— Тебя же бесит, когда ломают хлеб.
Искоса смотрит на меня.
— Все равно вы уже подергали всю булку, — отламываю еще один.
— Завтракать будешь?
Отрицательно качаю головой.
— Вот от хлеба с маслом бы не отказался.
Ставлю турку на плиту.
— Зачем нам столько?
Обычно она печет раз в пару дней и нам хватает.
— Это не нам.
— Тааак…
— Одна Андрею. Одна Кириллу. Одна еще одному хорошему мальчику.
— Отлично, детка… С кого начнем? Думаю, с нашего чудесного Зайца. Объясняйся.
На несколько секунд звуковое пространство занято звуком работающей кофемолки. И мы просто смотрим друг на друга.
Мой взгляд скользит по изгибам бедер.
Отлуплю…
Высыпаю молотый в кипящую воду. Выключаю плиту.
— Очень внимательно.
— Андрей. Мама у Андрея пекла раньше домашний хлеб. Мне захотелось сделать ему приятно. По-дружески. Пойми меня, пожалуйста. Мне сложно игнорировать такие детали.
Да. Так было всегда, к сожалению.
Но твою мать!
— Женя!
— Всё! Я это сделаю. Уже пообещала ему.
— Что ты творишь?! Ты же понимаешь, что ему будет в разы тяжелее отпустить тебя после всех этих твоих душевных реверансов?
— Значит, не надо ему меня отпускать, Олег. Если ты решил отдалить его в форматном смысле — пусть. Ты знаешь, я тут пойду за тобой без всяких сомнений. Но, я перестрою наши с ним отношения на дружеский формат. Мне нравится Андрей. Как человек нравится.
Ладно. Пусть будет этот хлеб. В принципе, ход ее мыслей частично совпадает с моим по поводу Андрея.
Наливаю кофе. Открываю холодильник. Масло…
Масленица не на верхней. А там, где морозит максимально.
Это что так сложно — ставить на место?
— Это МОЙ холодильник… — предупреждающе.
Переставляю масленицу на стол.
— Значит, я куплю сюда другой.
— Себе в квартиру купишь.
Да. Это мы с тобой через пару часов обсудим. А сейчас…
— Калиновский.
— Хлеб отрезать?
— Нет, бутерброд пока отменяется. Масло деревянное.
Глоток кофе под ее невозмутимым взглядом.
— Я сделала домашний сыр, хочешь вместо масла?
— Хочу.
Делает мне бутерброд.
Есть что-то особенное в этом сделанном ей хлебе, сыре, грибах… Мне не хочется делиться этим. Дело даже не в том, что это вкусно. В этом много вложено ЕЁ. А я хочу иметь на все ее грани полный контроль. И если и угощать кого-то этим, то САМ.
— Калиновский.
— Калиновский — это традиция. Когда мы едем куда-то с ним, я всегда пеку для него хлеб.
— Ты едешь не с ним. Со мной.
— Послушай, Кирь много делает для меня абсолютно безвозмездно.
— Это не так…
