командир группы отрядов Красной гвардии Константин Еремеев. Все — большевики-ленинцы.

Шестым в штабе был Андрей Бубнов, ему, как единственному в этом органе члену ЦК, поручили общее руководство штабом.

4

На Муринском остановили дребезжащий грузовой мотор, втиснулись в кузов к матросам, сваленным дремотой, — проснулся только один, выругался, тотчас опять заснул. В городе стояла тишина — третий час ночи. Добрались без приключений и задержек.

Солдат у парадного входа Смольного — с неладной, как бы нарочно прилепленной, бородой, в папахе, сбитой набок, нетуго подпоясанный, шинель без погон, отмененных Керенским, на штыке винтовки нанизаны листочки разовых пропусков — откинул винтовку, преграждая путь, стребовал документ. Сталин молча отстранил «винтарь», спокойно прошел мимо часового, тот опешил и не успел окликнуть. У троих удостоверения членов ЦК были наготове. Бубнов же замешкался, шаря по карманам, ища отстуканную на трепаной машинке бумагу, пришлось расстегнуть кожанку, — обзавелся-таки ею! — ветер прохватывал, Андрей Сергеевич злился на себя и на солдата, ни в чем не повинного. Солдат ждал, отчего-то слегка улыбаясь, и эта — не к месту — улыбка еще больше злила Бубнова. Наконец нашел, протянул, развернул. Часовой даже не глянул в удостоверение, а прислонил грозное свое оружие к стенке и облапил было Андрея Сергеевича длиннющими ручищами. И без того рассерженный, Бубнов отстранился — это еще что за штучки, выпил, что ли?

— Андрюха! — орал солдат. — Андрюха, черт собачий!

Времени для разговоров не было, перекинулись несколькими фразами. Никиту Волкова мобилизовали, на фронте стал большевиком. Что ж, сказал Андрей, я так и думал, что рано или поздно к нам придешь окончательно. И спасибо тебе, дружище, ты нас крепко выручал, когда служил в управе. А ты большим начальством заделался, говорил Никита, я тебя не в первый раз вижу здесь, думал, сам подойдешь, узнаешь, зазнался, товарищ. Да где узнать тебя с такой бородищей, отвечал Андрей, — и не зазнался, а замотался, Никита, видишь, какая идет кутерьма...

Еще 1 июля Смольный, занимаемый Институтом благородных девиц, разделили дощатой переборкой по вертикали на две части. В левой оставались девицы, перепуганные насмерть, как и начальница их, княгиня Голицына. Еще бы не перепугаться: другую половину дворца, построенного специально для привилегированного учебного заведения архитектором Кваренги, дворца уютного, блиставшего чистотою и бонтонностью, захватили мужланы, провонявшие махоркой, кислыми шинелями, опоясанные ужасными патронташами, сплевывающие на пол, оскверняющие воздух теми словами, от которых в прежние времена любая дама или барышня тотчас упала бы в обморок. Хорошо хоть, что по собственной воле воздвигли этот деревянный, дощатый безобразный забор, отделив тем самым агнцев от козлищ, по крайней мере, не могли покуситься на девичью честь воспитанниц. Но княгиня спала дурно...

А на той, на правой половине спали, едва тому выпадала возможность. Спали на затоптанном полу, не раздеваясь — в шинелях и бушлатах, — спали, положив голову кто на тощий мешок, кто на живот соседа, кто на собственную ладонь, спали трудным, глубоким и в то же время сторожким сном, не выпуская из рук винтовок, готовые в любую секунду вскочить, повинуясь команде, и выбежать в промозглую непогодь, и погрузиться в кузовы моторов или так, бегом, бегом, — быть может, на смерть, быть может, на кровь, но всенепременно к победе. Дремали пулеметы, поблескивая смазкой, дремали своды гулкого коридора, дремали, сидя, дневальные по ротам, и Бубнов осторожно пробирался меж спящими, они лежали вповалку даже на ступеньках лестниц...

За последнее время Андрей Сергеевич бывал здесь, конечно, достаточно часто, и всякий раз с усмешкою поглядывал на вытянувшиеся в ряд респектабельные двери: под эмалевыми, благопристойными табличками — «Учительская», «III класс», «Дортуар» — были прилеплены хлебным мякишем, наколоты на гвоздик обрывки бумаги с кое-как нацарапанными надписями: «Исполком Петросовета», «Союз солдат-социалистов», «ЦИК»... На третьем этаже Бубнов потянул на себя ручку, выше которой было выведено: «Военно-рев. ком.».

Там уже распоряжался неугомонный — хотя годами старше всех из «пятерки» — сорокачетырехлетний Моисей Соломонович Урицкий, перед ним стоял навытяжку — солдатская выучка — комендант Смольного, еще не тот, впоследствии знаменитый Мальков, а другой; он кивал головой, подтверждая: да, соседняя комната пустует, да, аппарат поставят сей секунд, да, кипятку принесут...

— И матрасишки бы какие, спать будем здесь, — вставил больной, измученный Свердлов. Молча, прохаживаясь между лежавшими вповалку членами комитета, курил Сталин. Что-то писал стоя Дзержинский.

Бубнов оторвал край постеленной на стол оберточной бумаги, обмакнул в чернильницу кончик тупого карандаша, вывел: «Политцентр ВРК». Вытащил из стены забытую там кнопку. Прикрепил плакатик с наружной стороны двери.

Политцентр приступил к делам...

Джон Рид, американский литератор-коммунист: «...работал Военно-революционный комитет, и искры летели от него, как от перегруженной током динамо-машины».

Анатолий Луначарский, первый народный комиссар просвещения: «Я не могу без изумления вспомнить эту ошеломляющую работу и считаю деятельность Военно-революционного комитета в октябрьские дни одним из проявлений человеческой энергии, доказывающим, какие неисчерпаемые запасы ее имеются в революционном сердце и на что способно оно, когда его призывает громовой голос революции».

Это сказано — обоими — и вдохновенно, и образно, и красиво, и точно. В соответствии с характерами написавших приведенные слова.

«В период подготовки и в момент переворота я находился в Смольном... в качестве члена ЦК партии выполнял поручения, на меня возложенные».

Это сказал Бубнов — кратко, сжато, без внешних эмоций. Тоже в соответствии со своим характером.

Глава третья

1

Биохроника.

17 октября, вторник. Важнейшее событие дня: от имени Центробалта его председатель Дыбенко телеграфировал в судовой комитет «Авроры»: «Не выполнять распоряжения Временного правительства, если последует приказ о выходе «Авроры» на рейд». Тем самым еще раз подтверждено, что военные моряки Балтики полностью на стороне ВРК, о чем заявляли они еще 19 сентября. А Балтийский флот — это 40 кораблей, 10—15 тысяч вооруженных матросов...

18 октября, среда. Утро. Как и все причастные «политике», Андрей Сергеевич, естественно, раскрыл и «Новую жизнь» с письмом Зиновьева и Каменева. Реакцию Бубнова представить себе нетрудно...

День. Бубнов в Смольном на собрании партийного актива городской организации большевиков. Докладчик — Свердлов. Резолюция: не дожидаясь съезда Советов (как предлагал Троцкий), переходить в наступление для создания революционной власти.

Вечер. Эйно Рахья, «надежный товарищ», теперь — связной Ленина, приносит в ВРК с квартиры Фофановой письмо Владимира Ильича, клеймящего изменников и штрейкбрехеров Зиновьева и Каменева. Нет сомнения: это письмо Бубнов, как и остальные члены «пятерки», читал тотчас, все важнейшие документы, а уж те, что исходили от Ленина, стекались прежде всего сюда, в Политцентр.

19 октября, четверг. Ленин пишет «Письмо в Центральный Комитет РСДРП(б)», в котором настаивает на исключении Зиновьева и Каменева из партии как штрейкбрехеров революции.

20 октября, пятница. Предельно насыщенный день. С утра в газетах извещено, что министр юстиции