они не могли в полной мере похвастаться, будто бы им удавалось одинаково удачно совместить две страсти. Не углубляясь в дальнейшие рассуждения на этот счет, скажу лишь, не стоит переоценивать свои силы, которые иссекают гораздо быстрее, чем мы того ожидаем. И примеров тому множество.

Знакомые мне мужики, избравшие непростое ремесло заработка с помощью кисти, мастихина и прочего набора инструментариев художников, всегда, насколько мне известно, были озабочены непростым вопросом: как выжить? Единственный более-менее твердый заработок в застойные времена приносила оформиловка, то есть оформление стендов, различных уголков с фотографиями или портретами передовиков производства, где творчество как таковое и рядом не стояло. Но разговоры собратьев по кисти вертелись в основном вокруг все того же творчества кто и когда успел выскочить на этюды, написать портретик на заказ и тому подобное. Но что скрывать, редкие их встречи заканчивались обычно грандиозными пьянками, в которых сквозила голодная безысходность существования и сетования на зависимости от воли и расположения заказчика.

В те годы присутствие среди живописцев и скульпторов особ женского пола было большой редкостью, что вполне объяснимо — не по плечу им такая участь. А вот в перестроечные времена и позже нет-нет да и приходилось встречать на выставках невыразительного вида дамочек, прогуливавшихся лениво возле собственных блекло-тусклых работ. Но в глазах их, в движениях не заметно было задора и уверенности в себе, отличающего истинного творца от ремесленника. И стоило с ними разговориться, как выяснялось, все они дамы замужние, обремененные семейными заботами, а кисть в руки берут исключительно для «самовыражения». Выходит, иного способа самовыразиться они не отыскали и вот — ох-ах — со скуки чего-то там намалевали. Да нет, совсем не собираюсь призвать их вернуться к плите и детской коляске. Ваше право хоть на метле летать, но, побойтесь Бога, кто же тогда будет рожать и обеды варить?

Не знаю и знать не желаю, кто вбил в неопытную головку той залетной кришнаитке сумасшедшую идею жить «творчеством», как она выражалась. Скорее всего потусовалась чуть со столичной богемой и готова, решила жить как они, вообразив себя нимфой бестелесной и донельзя гениальной. А я вам так скажу, знал немало людей разного возраста, пробовавших прижиться при злой тетке, именуемой Искусством. Тетка та не только зла, но и капризна. Сегодня ей подавай одно, а завтра уже совершенно другое, чего раньше и в помине не было. Она к тому же скупа и сквалыжна до безобразия. Выжить на ее скудных хлебах способен далеко не каждый. Мало стать мастером, нужно иметь и иные способности, а для того засунуть свое «я» куда подальше вместе с талантом, коль такой сыщется и…

А вот теперь главное: найти себе покровителя, вбив в его голову, будто бы вы и есть тот самый гений, которого последние сто лет ждет разочарованное человечество. Удастся вам такой кульбит — хорошо. А нет, не отчаивайтесь и примените весь свой нерастраченный талант на восхваление выбранного вами мецената, денно и нощно славьте, воспевайте гимны своему благодетелю!.. Выбрав момент, якобы от избытка обуревающих чувств невзначай уроните перед ним скупую слезу и внимательно следите за его реакцией. Не вышло? Ищите другого более сентиментального и податливого. Как говорит частенько один мой знакомый живописец, возвращаясь под утро с очередного застолья, — мир прекрасен и удивителен и рано, поздно ли, ваши желания исполнятся. Но запомните, художник обладает степенью свободы попугая, сидящего в клетке: пока доставляешь удовольствие публике — на, жри, а замолчал, посчитал себя гением, ищи другого хозяина.

Вряд ли моя достаточно юная и романтическая художница представляла все перипетии, что предстояло ей испытать на непростом пути человека, связавшего себя с каким бы то ни было творчеством. Двор, в который она забрела, был не то что не королевским, но даже не княжеским, а тем более не принадлежал финансовому магнату или иному олигарху и предпосылок к тому никаких не наблюдалось.

И кто она мне — душа заблудшая, чье положение мало чем отличалось от моего собственного. Самое обидное, что время мое удивительным образом стало вдруг бежать во много раз быстрее. Если ранее я мог садиться за машинку примерно через час после утренней побудки, то теперь оно куда-то исчезало как вода из кипящего чайника. Лишь когда гостья с первыми вечерними сумерками погружалась в сон, мне удавалось на короткий срок садиться за стол для работы. Но и тут возникли сложности, связанные с чутким сном моей квартирантки: она, видите ли, не могла спать, когда слышалось негромкое шлепанье литеров по бумаге. Начинала ворочаться, вздрагивать, а потом и совсем просыпалась и, недовольно морщась, и как бы между прочим интересовалась, надолго ли это у меня. Хотелось надерзить, ответить жестко и нелицеприятно, но вместо этого я покорно выключал машинку и укладывался спать, задавая один и тот же вопрос: за что ниспослано мне это испытание? Ответа, само собой, не получал, но постепенно пришел к мысли как разрулить эту довольно нестандартную ситуацию.

Возможно, если бы она с восходом солнца уходила на этюды, где вволю намалевавшись, поймала несколько сладостных образов, получив от этого удовольствие, может, тогда она и спала бы крепко, как солдат после битвы. А пока что утренние часы пропадали даром за никчемными разговорами о том, как счастливо могли бы жить два творческих человека под одной крышей… Как к нам съедутся друзья, а вслед за ними прогнавшие о необычном творческом союзе пожалуют телевизионщики, журналисты… И мы сообща станем радоваться нашей идиллии. В ответ мне хотелось послать ее саму в эту самую идиллию, где можно жить без работы и без потребности к ней. Увы, но это не для меня. И само словечко «идиллия» больше похоже на вычурное ругательство.

Мне же нравилось, когда из машинки через определенный интервал вываливался очередной листочек, покореженный и пробитый почти насквозь слишком мощными шлепками электрощупалец мерно рокочущего умного устройства. То был мой труд, и смотрел я на него примерно, как крестьянин смотрел на смолотое зерно, сыплющееся из-под жерновов мельницы в пропитанные мучной пылью мешки. Не только работа, но возможность почувствовать себя просто мужиком, пахарем, которому не стыдно глянуть в глаза окружающих. Пусть даже самому себе сказать вечером: «Тяжела наша работенка, да без нее никак…»

Кабачковая кабала

Кроме сложностей при общении, на которые можно глянуть итак и этак, острее всего стояла проблема питания. Все, что было в моих возможностях— это предложить ей пару свежих почти созревших кабачков, которые в то лето удались на