Я решаю идти. Не хочу быть единственной в школе, кто это пропустит. И моя сестра там будет. Даже Кэт с Мэри пойдут. А мне что делать? Ужинать с родителями?

Еще несколько месяцев тому назад мы бы готовились к вечеринке вместе с Ренни. Мы бы врубили Мадонну и дрались за зеркало, выбирая между алой и кирпичного цвета помадой. Теперь я сама по себе. Даже Нади рядом нет, она ушла вместе с девчонками из класса к Жанель. Дома я одна.

Я нашла платье в интернете в магазине винтажной одежды, и очень волновалась, что оно на мне не будет сидеть, ведь раньше размеры были совсем другими, но, когда его доставили, оно оказалось идеальным. Из изумрудно-зеленого тонкого шелка, с низкой талией, глубоким V-образным вырезом и перекрещенными на спине лямками, оно было изящным и изысканным.

Я накрутила волосы на мамины бигуди, и сделала пучок. Он все время съезжал в сторону, и мне потребовалась целая куча шпилек, чтобы его закрепить. Последним штрихом стала темно-красная помада.

Я спускаюсь вниз по лестнице как раз, когда домой с работы приходит папа. Он обнимает меня и говорит, что я настоящая красавица. А еще напоминает, что сегодня я должна вернуться домой в два часа ночи и ни секундой позже. Он просит меня не ехать домой на машине, а взять такси или позвонить ему, чтобы он меня забрал.

– В канун Нового Года на улицах небезопасно, – говорит он. – Много пьяных.

Я закатываю глаза и повторяю, как попугай.

– Да, папочка. Хорошо, папочка.

На светофоре я пишу Эш, чтобы договориться прийти вместе. Она отвечает, что уже на месте. Я пишу Алексу, но ответа не дожидаюсь. Мы почти не разговаривали с того вечера у него дома, когда я рассказала ему, что целовалась с Ривом. Между ними и так все было непросто, и мне кажется, что мое признание еще больше все испортило.

Рядом с галереей припарковаться оказалось невозможно. Я оставляю машину в двух улицах от нее и сразу же жалею, что надела мамины туфли с ремешками и стразами. Они у нее от Маноло, и я всегда думала, что такая дорогущая обувь должна быть удобной. Эти туфли совсем неудобные. Когда я добираюсь до места, ноги уже болят, мне очень хочется разуться.

Название галереи с витрины уже стерто, и на ней висит объявление о сдаче помещения в аренду. С улицы оно выглядит таким заброшенным. Что происходит внутри не видно. Все стекла запотели.

У дверей действительно стоит охранник. Я его знаю, он работает поваром в «Галстуке-бабочке». Не могу поверить, что Ренни удалось уговорить его профукать Новый Год ради бессмысленного стояния у дверей галереи, где проходит школьная вечеринка.

– Пароль? – спрашивает он.

– Лунный свет, – отвечаю я, и на какое-то мгновение мне кажется, что Ренни его поменяла и я вообще не попаду внутрь.

Он кивает.

– Десять баксов.

Десять баксов? Я никогда в жизни не платила за вход ни на одну из ее вечеринок.

– Я из выпускного класса, – объясняю я ему. – Я подруга Ренни. Мы ведь встречались раньше в Галстуке-Бабочке?

– Сегодня все друзья Ренни, – говорит он и смотрит поверх моей головы на шумную компанию, проходящую мимо. – Для выпускников – десять, для первоклассников – двадцать, а второклассники платят тридцать.

Я на 1000 % уверена, что Эш и все наши ничего не платили, но мне не хочется стоять и спорить с ним на улице. Это унизительно.

– Ладно. Так и быть.

К счастью у меня есть наличные, которые дал мне папа на такси. Я достаю двадцатку из расшитого бисером клатча и отдаю ему.

Он вытягивает из кармана кожаной куртки комок денег и отдает 10 долларов сдачи.

– Хорошо повеселиться.

Я прохожу в галерею. Я уже видела ее пустой, когда Пейдж меняла экспозицию и перекрашивала стены в белый цвет, чтобы картины лучше смотрелись. Но Ренни тут все изменила. Вместо стола с кассой она установила барную стойку, за которой еще один работник ресторана в накрахмаленной рубашке и галстуке-бабочке смешивал коктейли. Напитки подавались в стеклянной посуде, наверняка тоже из ресторана. Никаких пластиковых стаканчиков. Только настоящие бокалы. Красивые металлические разноцветные гирлянды украшают потолок. Они выглядят винтажными. А еще повсюду летают связки наполненных гелием шаров, перевязанных красивыми лентами: серебряных, белых и золотых. Я смотрю вниз и вижу, что Ренни раскрасила пол черно-белыми зигзагами. Она поставила на каждый стол букеты из перьев, с серебряными и золотыми блестками.

Даже я вынуждена признать, что это лучшая ее вечеринка.

Здесь полно людей и так темно, что требуется несколько минут, чтобы привыкли глаза. Ни Кэт, ни Мэри пока нет. Я замечаю Надю, она сидит на диване в углу. Мы машем друг другу.

А потом я стою одна.

У меня начинает болеть живот. Неужели так будет всю ночь? Я делаю глубокий вдох и выуживаю из клатча помаду и пудреницу. С темной помадой всегда так. Нужно постоянно следить за тем, чтобы она лежала на губах густо и ровно, иначе губы будут выглядеть так, будто вы сосали леденец на палочке. Я слегка трогаю помадой уголки губ и кладу все обратно в сумочку. И тут начинает вибрировать мой телефон. Это Алекс.

«Ты выглядишь отпадно».

Я улыбаюсь, складываю телефон и оглядываюсь. Алекс стоит, облокотившись о стойку бара, и прихлебывает что-то коричневатое из своего стакана. Он поднимает его, и я смеюсь. Ничего не могу с собой поделать. На нем классическая рубашка, подтяжки и шляпа, которую наверняка подобрала для него мама. Какой же он красивый!

Он продирается ко мне сквозь толпу. Я замечаю, как на ходу он что-то достает из кармана.

– Ты ушла от нас раньше, чем я смог вручить тебе рождественский подарок. – Он подходит и протягивает мне что-то, зажатое в руке. Маленькую оранжевую коробочку, перетянутую коричневой лентой. На ленте написано Hermes.

Я не могу поверить.

Алекс вкладывает ее мне в руку.

– Открой ее, Лил.

Я развязываю ленту и открываю коробку. Это браслет. Тот самый, что я видела в Бостоне. С белой эмалью. Само совершенство.

– Алекс! Но это же страшно дорого! Я не могу его принять.

– Ты же сама сказала, что хочешь его. Помнишь?

– Знаю, но…

Он довольно улыбается.

– Мне хотелось, чтобы он у тебя был. – Алекс достает браслет из коробки и защелкивает на моем запястье.

– Я не могу.

– Почему это?

– Это… это слишком.

– Не волнуйся. Я