сидел, в пьяном недоумении переводя взгляд с одной карты на другую, будто силясь понять, что же тут только что произошло, а затем, покачав головой и с неудовольствием чмокнув губами, с кряхтеньем полез под стол.

– Полноте, ваше сиятельство, – пресек Крестов неудачные попытки князя достать из-под стола карты, – отдохнем-ка от этой страсти! Сохраним в целости кошелек!

Князь выпрямился и посмотрел на нас осоловевшими глазами:

– Да к-кому он нужен, этот к-кошелек? Вам, что ли? Так я бы отдал вам его, н-не задумываясь, если бы в нем осталось что-то ч-чистоганом… Что б вы только подавились… L’argent ne fait pas le bonneur… Не в деньгах, господа, счастье! А сегодня мне достаточно к-кредита в этом заведении. Кредит же д-дается людям с властью!.. Вот что важно – власть… Власть терять нельзя!.. Потеряна она – потеряно все…

– Так отчего же мы сидим в этом клоповнике, коли у вас власть? Разве французское шампанское не слаще этой дрянной наливки? – Крестов явно старался раздразнить князя.

– Шампанское ваше – такая же д-дрянь… – осклабился тот и снова взялся за свой стакан. – Да и власть, скажу честно, т-тоже! Можешь делать все, что д-душе заблаго… тьфу, заблагорассудится, чужие судьбы вершить, но она же, власть, с-связывает тебя по рукам и ногам… И ты уже не можешь поступить н-никак иначе или пойти против кого-то, даже если очень хочешь…

Нам принесли дымящиеся тарелки с ухой, но выглядела она неаппетитно. Впрочем, Крестова это не особенно смутило, и он тут же набросился на еду.

– А против кого же это вы хотели бы пойти? – я подлил князю еще наливки; к своему стакану я так и не притронулся.

Кобрин уставился на меня:

– А против условностей, против н-навязанных и ненужных родственных связей… Я бы с удовольствием поменялся местами с каким-нибудь мещанином Козьмой Степановым, чтобы только не терпеть весь этот п-позор… И не видеть своих премилых братцев…

– Ну, братья – это те люди, которые всегда помогут, разве нет? – причмокнул Крестов и опорожнил свой стакан.

– C’est ridicule, mon cher! – отозвался князь. – Могу только п-посмеяться над вашими с-словами! Вы их плохо знаете… Что же вы не пьете, господин Арбелов?

– Не в настроении! – буркнул я, опустив взгляд.

– Гнушаемся?.. – хихикнул князь и подмигнул Крестову. – Ничего, это п-понятно. Вы дуетесь на меня, п-потому что я Кобрин, и в моих руках – часть в-ваших денег, а я – на вас, потому что вы пришли по м-мою душу… Как и по душу моих разлюбезных б-братцев… Ничего не попишешь: грех на них, а отвечать – всем!.. Bien volé ne profite jamais, как говорят в свете. Краденное добро впрок не идет…

Я снова посмотрел на среднего Кобрина:

– Стало быть, вы признаете, что ваш старший брат совершил преступление, присвоив себе купеческое наследство?

Князь махнул рукой:

– Хотел бы я и вовсе н-ничего не знать о нем!.. О них обоих… Мы с братьями не любим друг друга, но деньги, ч-черт бы их побрал, и власть рода связывают нас вопреки нашим ж-желаниям. И н-наши грехи… Все слишком туго затянулось…

Над столом повисла тишина.

– Отец… – снова заговорил князь, – мой отец н-ненавидел мою мать – властную, хищную, расчетливую, равнодушную, – но с-спастись от нее можно было только на дне б-бутылки или в угаре карточной игры. Еще отроком я з-зарекся связывать с-себя узами брака, но… Я все равно связан… Понимаете? Связан и обязан… Обязан быть ч-частью опостылевшей семьи, обязан изображать в свете счастливого и всем довольного благородного н-наследника, обязан нести ответственность за чужие п-преступления… Не выпутаться! А единственный выход – это тот, которому с-своим примером обучил меня mon papa: вино и карты. Вино и к-карты… До умопомрачения… Мне остается только это… Кажется, безвольность и отчаяние – не меньший грех, чем смертоубийство…

Князь поднял на меня глаза и увидел, что я, слушая его, взял стакан с наливкой и поднес его ко рту.

Взгляд среднего Кобрина вдруг прояснился.

– Merde!.. Постойте-ка, mon cher, – воскликнул он. – Вы правы: выпивка здесь действительно д-дрянь! Не стоит!.. – и он с резвостью, неожиданной для столь обрюзгшего и вдобавок нетрезвого человека, протянул руку, выхватил у меня стакан и выплеснул его содержимое на грязный пол.

Поставив сосуд на край стола, подальше от меня, князь сел на свое место:

– Не доверяйте незнакомцам, ваше с-степенство… И особливо – князьям Кобриным… Вообще н-никому не верьте! Целее будете… Половой, чистую посуду гостю и лучшего в-вина за мой счет! Пусть теперь расплачиваются Кобрины!..

Глава XVI

На дворе стоял трескучий крещенский мороз. Московские улицы были пустынны, ибо мещане старались не показываться из домов без особой надобности. После возвращения из Петербурга я коротал за газетами дни в своем жарко натопленном номере в доме Прилепского. Изредка поглядывая наружу через расписанное ледяными узорами стекло, я порой замечал лишь дворника да пару собак, ежедневно прибегавших к его двери в надежде на съедобную подачку.

Мороз остановил бурное кипение городской жизни: ни одного следа не было видно на засыпанных снегом дорожках в саду у гимназии напротив, перестал давать представления Большой Петровский театр, исчезли толпы обывателей, до того по своему обыкновению праздно гулявших по улицам вдоль витрин лавок и магазинов, не вышли привычно на набережную за полушку полоскать в ледяной речной воде белье жилистые прачки, а на площадях опустели извечно многолюдные торговые ряды.

В один из дней меня навестил студент Данилевский. Брови, ресницы и концы прядей его волос были покрыты инеем, на сапогах и сером форменном пальто искрился снег, а концы неимоверно длинного башлыка, обернутого вокруг шеи, свисали до пояса. Мороз не сказался на его почти всегда приподнятом настроении, а нескрываемая лукавая улыбка сулила мне обнадеживающие новости.

– У меня для вас сообщение от дядюшки, – сказал студент, засыпая пол смахнутыми с одежды тонкими белыми льдинками, мгновенно таявшими на потертом грязно-желтом паркете. – В Москву приехал Огибалов. Вероятно, по делам и ненадолго.

– Откуда вы знаете? – спросил я.

– Его видели у Кобриных. Поскольку он еще служит у них, причем не на последней должности, то, видать, он зачем-то понадобился своим хозяевам, – Данилевский-младший, явно не намереваясь раздеваться, в нетерпении переминался с ноги на ногу.

Предыдущий разговор с Огибаловым не дал мне решительно ничего. Выбранная им тактика равнодушного упорного молчания была непробиваемой и действенной. Но он все еще мог стать моим самым важным свидетелем, и потому мне стоило попытаться разговорить его во второй раз. Через несколько дней он опять уедет, и любая новая попытка встретиться с ним будет