Минуту спустя он втащил господина Стасова в свой кабинет и, попросту говоря, впихнул его в кресло за столом. Затем, выдвинув ящики, раскрыв секретер, одну за другой кинул на темное сукно несколько папок, кипу чертежей, две толстые тетради.

– Смотрите! Вот мой последний проект, тот, что я ныне представил на конкурс. Прежде всего он составлен три года назад, я только чуть-чуть его доработал, так что ваших мыслей и мыслей прочих господ академиков здесь не может быть. Раз! Во-вторых, кабы я и использовал что-то из чужих предложений, то сие, извините, не запрещается. Вы все свои проекты просто строите на моем, и я не считаю это посягательством на мои мысли – на пустом месте никто ничего не строит. Согласны?

– Допустим. – Стасов с нескрываемым интересом смотрел на горящее лицо Огюста, удивленный его детски пылкой убежденностью. – Ну хорошо, и что дальше? Вы конкурса, скорее всего, не выиграете, во всяком случае, мнение Комитета склоняется не в вашу пользу.

– Пусть так! – Монферран упрямо тряхнул головой. – Пусть не выиграю, хотя я могу представить еще парочку проектов, они почти готовы, и от борьбы я не откажусь до последней минуты. Знайте это, сударь! Но я не о том… Посмотрите теперь сюда. Это мой первый проект. Чертежи, разработки, расчеты. Да, здесь есть то, о чем можно спорить. Но я не ошибался, мсье Стасов, я только рисковал, а вы все решили, что я в своем деле не разбираюсь.

– Вы рисковали?! – закричал, подпрыгивая за столом, Василий Петрович. – Ну, батенька! Я хочу сказать, не извольте меня подозревать в наивности… Рисковали! Это водрузив купол на арочные своды? Соединив фундамент из разных кусочков? Да такое сооружение развалится за несколько лет!

– Нет! – Огюст хлопнул рукой по столу, и листы бумаги затрепетали под его ладонью, точно живые. – Составные фундаменты существуют и не разваливаются, и вам это известно. Что до купола, то теперь я окончательно убедился, что его и так можно было сделать, как я собирался прежде… Вот мои расчеты, посмотрите!

Он раскрыл одну из тетрадей. Стасов скептически прикусил губы, однако читать стал сразу.

– Это вы рассчитали сами? – удивленно спросил он, поднимая глаза к склонившемуся над ним Огюсту.

– Да, – ответил тот. – А что?

– Вы хороший инженер, вот что… – почти с досадой выдавил Василий Петрович. – Ну а что же тут?.. М-м-м… Хм! Но позвольте? Какой камень обладает, по-вашему, этакой легкостью, сударь? Купол у вас выходит невесомым! Три тысячи тонн! Абсурд! Пятнадцать – это минимум.

– Извините, десять, – с еле скрываемым торжеством поправил Монферран. – Ронделе называет эту цифру в своих таблицах расчета кирпичных куполов. Вы исходите, как тут было принято, из некоего «камня», а камни-то разные… Ну а я сделаю купол весом в три тысячи тонн, а то и в две с половиной. Только он будет не кирпичным, а металлическим.

– Что?! – изумился Стасов. – Железный? Вы разделяете эти идеи современных инженеров о прочности подобных конструкций? Но кто и когда в ней убеждался?

Огюст снова вспыхнул.

– Сто двадцать лет назад, – выпалил он, – великий Кристофер Рен, английский архитектор, создал купол собора Святого Павла в Лондоне. Он ведь отчасти металлический!

– Вот-вот, – подхватил немного уязвленный академик. – Отчасти! А ваш?

– А мой купол будет весь из металла, вы слышите, весь! – воскликнул Монферран. – И я докажу, что так строить можно и в будущем должно. Нельзя делать все так, как делали двести лет назад, как бы ни было прекрасно старое. Прошлое прошло, мсье, мы уже живем в настоящем, а то, что мы выстроим, будет существовать в будущем, стало быть, мы будущее и проектируем. И если этот собор, как я понимаю, завершит целую эпоху в жизни русской архитектуры, то в нем должны отразиться и черты новой эпохи, ее искания, ее, если хотите, сомнения… но главное – утверждение той же самой бесконечности в изменениях и формах – красоты – гармонии – нашей мысли.

– И это не станет хаосом? – спросил Стасов, и резкий его голос вдруг дрогнул, выдав сомнение и почти робость перед этим бурным напором.

– Что вы! Нет! – забыв все на свете, Огюст стиснул плечо своего соперника и заглянул ему в лицо. – Это станет не хаосом, а гармонией, сударь! Искусство всю жизнь свою борется против хаоса в мире, и до сих пор оно побеждало его и будет побеждать всегда!

– Всегда? – На тонких губах Василия Петровича блеснула вдруг улыбка. – Неужто всегда?

– Всегда! – твердо повторил Монферран.

И тут произошло совсем неожиданное. Хмурый Стасов весело расхохотался, и его сухое лицо сразу точно расцвело.

– Над чем вы смеетесь? – с вызовом спросил Огюст.

– Вы мне нравитесь! – вскричал, вскакивая, Василий Петрович. – Вы не авантюрист, как я прежде думал, вы подвижник. Только вы из веселых подвижников, и это, право, тоже великолепно… Тридцать восемь вам, вы говорите? Врете, батенька, врете! Вам двадцать, и будет двадцать до восьмидесяти!

– Я столько не проживу, – давясь от смеха, возразил Монферран.

– А вы проживите, проживите, Август Августович! – Стасов впервые назвал его по имени-отчеству, словно признавая окончательно их равенство. – Доживите, голубчик, архитектура требует жизни долгой, ей десятками лет надо учиться и служить… Не картинки ж рисуем, дома строим. Дома-с! А у вас голова светлая, сударь! Таким, как вы, до ста жить надобно!

– А цвет волос-то при чем? – удивился Огюст, трогая свои еще влажные кудри. – Светлые или темные, не все ли равно?

– «Светлая голова» – это значит «умная»! – продолжая смеяться, пояснил Василий Петрович. – Видите, я вот забыл, что вы нерусский. Да-с! И знаете что… – Тут он сразу стал вновь серьезен и даже раздраженно наморщился. – Знаете, мне кажется… Хм! Я очень хочу выиграть конкурс, но мне сдается, что его выиграете вы! Однако не краснейте же так и, ради Бога, не кидайтесь мне на шею – изъявления нежных чувств я не люблю, а говорю всегда то, что думаю. За то меня и не любят ни при дворе, ни в наших кругах, как вот вашего приятеля господина Росси… Между прочим, он тоже уверен именно в вашей победе.