сидя за гобеленом?

— Что немытый двенадцатилетний мальчишка воняет?

— Исанель!

— Прости, отец. Ты приказал им прийти прямо с дороги, чтобы они чувствовали себя грязными, вонючими и нищими, верно?

— Да, но ты должна знать, что на кочевников такое влияет не слишком-то сильно. Эраф?

— Приве… заве… довел ты до того, чтобы один из них схватился за нож, а потом Йатех его испугал.

— Ох, я едва не померла со страху.

Мальчишка фыркнул.

— Трусишка. Йатех справился бы с ними одной левой, правда, Йатех?

Замаскированная фигура чуть шевельнулась.

— В этом не было нужды, он не собирался использовать нож.

— Именно, дети. Харриб знает и уважает обычаи, а потому не было никакой опасности. Но верно и то, что это немного мне помогло.

— Немного? Он снизил цену на одну пятую.

— Верное замечание, моя дорогая. А что произошло потом?

Мальчишка почесал голову.

— Не… не знаю. Зачем ты приказал ему привести еще триста коров?

— Дурашка. Отец хотел проверить, сколько приличного скота в стаде. Они были готовы привести еще полторы сотни, а значит, где-то столько у них первосортных голов. Остальные будут хуже, но несколько дней на пастбищах и полный водопой наверняка улучшат их вид.

Аэрин глянул на нее, довольный.

— Прекрасно. Итак, мы знаем, что есть у них как минимум две сотни наилучшего скота на свете. А в Хоресте у нас зеленые пастбища и водопой для целого стада. Через десять дней я продам это за пять-шесть оргов за голову.

— И я получу новое платье?

— Если мать простит тебе то, что рылась в ее духах…

— Ох, отец. — Исанель гневно скривилась.

— Отец? — У Эрафа был еще один вопрос.

— Да?

— Ты проговорился о дешевом оружии, и только тогда они согласились. В степи ждут проблем?

Аэрин почувствовал прилив гордости. Его кровь. Хватило пары слов — и сын сделал далеко идущие выводы. Он куда более проницателен, чем губернатор.

— Это нас не касается. Лето вот уже сколько-то лет приходит слишком рано и сушит степи больше, чем обычно. Тогда кочевники сражаются друг с другом за воду и пастбища для стад. Впрочем, губернатор о том знает, через полмесяца все заставы будут усилены.

— А город?

— Город? А что может угрожать нам здесь, за стенами? Не беспокойся, кончится тем, что в будущем году вырастет в цене говядина.

Купец потянулся так, что затрещали суставы.

— А теперь — беги. А ты, моя дорогая, ступай в свою комнату и подожди мать. Только, прошу, без этих своих кривляний.

Он поднялся и шагнул к выходу. Тень из-под стены шевельнулась и направилась следом.

* * *

— Любишь меня?

Они лежали, задыхаясь, все еще чувствуя на губах вкус тел друг друга.

— Да.

— Как сильно?

— Ты снова спрашиваешь? Зачем?

— Ответь!

— А если нет…

Она вывернулась, словно ласка, и вот уже сидела сверху. Ухватила его за запястья, придержала одной рукой, второй принялась щекотать.

— Отвечай!

Он выдержал несколько секунд, потом дернулся так, что скрипнула вся кровать.

— Тихо. А то кто-нибудь услышит.

— Думаешь, что кто-нибудь отважится войти в мою комнату? Когда у меня может оказаться открытым лицо?

— Не уходи от темы, ты, гартафанр.

Он захихикал.

— Ты хотя бы знаешь, что значит это слово?

— Я доверяю Харрибу. Отец говорит, что никто не умеет так ругаться, как кочевники. — Она ткнула его пальцем под мышку. — Отвечай.

— Я говорил тебе уже много раз.

— Лишний раз не помешает. А тысячи раз — как раз хватит. Ясное дело, на сегодня… — Она аккуратно дотронулась до его губ. — Ты улыбаешься.

— Да.

— Смеешься с меня, — бросила обвиняюще она.

— Отчего бы? Именно поэтому я в тебя и влюбился. Я был один среди чужих, далеко от дома. А ты научила меня, что такое улыбка. Была как холодный источник посреди пустыни.

— Была?

— Была, есть и будешь. Ты — словно пожар в степи и весенний дождь, восход солнца и радуга, утренняя роса на лепестках цветов и охотящийся сокол. Все те удивительные, непривычные вещи, из-за которых чувствуешь себя счастливым и…

По мере того как он говорил, она склонялась все ниже, пока не прервала его легким поцелуем. Через миг соскользнула с него и приложила ухо к его груди.

— Говори еще, — попросила она.

— Что?

— Ты знаешь. Почему меня любишь.

— Снова, сейкви аллафан?

— Что это значит?

— В наших горах, меж сожженными солнцем скалами, можно найти немногочисленные источники. Вокруг них часто растут маленькие светлые цветы. И именно так их называют. Дар Великой Матери, они напоминают и несут надежду.

— Не хочу, чтобы ты говорил о религии. Говори о нас.

— О нас?

— Да.

— А ты хоть помнишь, как мы встретились?

— Наверняка, прошло ведь уже… э-э-э… почти три года.

Она снова принялась исследовать пальцами его лицо.

— Ты снова улыбаешься.

— Неплохая тогда случилась сумятица. Твоя мать едва в истерику не впала…

* * *

Десять высоких тяжелых фургонов въезжали в ворота темного дерева на широкий двор. Две стороны двора окаймляла двенадцатифутовая увенчанная железными пиками стена, по остальным двум стояли дома. Тот, что напротив ворот, был двухэтажным, светлым, украшенным колоннами, сводчатыми окнами и классической маленькой террасой. По железным решеткам взбиралась зеленая лоза. Простенькая летняя резиденция богатого купца. К левому крылу притулялось несколько хозяйственных построек. Чистеньких, скромных и практичных. Ничего особенного. При конюшнях уже толклись слуги, стражники и конюхи: ждали, пока фургоны остановятся, чтобы заняться людьми и лошадьми.

На террасе стояла женщина, довольно молодая, с прекрасными белокурыми волосами, одетая в изысканное темно-красное платье. Рядом с ней беспокойно подпрыгивали двое детей.

— Едет, едет! — Мальчишка вытягивал шею, словно любопытный суслик. — Во втором фургоне!

Он кинулся бегом, каким-то чудом избегнув копыт нескольких заводных лошадей, которых как раз вели на конюшню.

— Эраф! — Женщина сделала несколько шагов вперед.

Девочка, что сопутствовала ей, пренебрежительно надула губки:

— Дурак.

Мать испепелила ее взглядом.

— Исанель, не следует так выражаться. Позже мы поговорим об этом, а теперь — ступай навстречу отцу.

За последним фургоном как раз запирали ворота. Они же пошли через двор спокойным, элегантным шагом.

— Не горбься, плечи выше, чуть приподними голову. И улыбка, дитя мое, улыбка.

После каждого напоминания девочка ступала все прямее и все неестественней. А еще все сильнее мрачнела. Они подошли к фургону, на котором рядом с бородатым возницей сидел крепкий седоватый мужчина под сорок. На лице его была несколькодневная щетина.

— Приветствую, Элланда, — усмехнулся он радостно.

Женщина исполнила дворцовый поклон. Девочка повторила его почти точно.

— Приветствую тебя дома, господин.

На лице мужчины мелькнули смешанные чувства.

— За что на этот раз? — спросил он почти жалобно.