— Заборщиков, кто вечером на стреме стоит? — поинтересовался я у парня, который при приближении мусоров к бараку давал сигнал на весь отряд.

— Каменок — дед проигранный, которому на «шанхае» фуфло повесили за то, что не рассчитался с карточным долгом.

— Ах, этот… Леха, поменяйся с ним, пусть он лучше днем стоит. А то он мало того, что не видит ничего, так еще и со стрема может на пару минут уйти — чаю себе заварить, например…

— Ну хорошо, с понедельника поменяемся. А то у нас по оплате неразбериха выйдет.

Ближе к отбою пришли контролеры — солдаты внутренних войск, призванные охранять нас. Они часто к нам заходят. Пьют наш чай, едят конфеты и курят наши сигареты. Взамен кормят нас нехитрыми историями о своем житье-бытье. Контролеры вообще очень похожи на нас: говорят на том же приблатненном языке, слушают Круга и Нагано и так же не хотят работать. Почти любой надзиратель заслуживает тюрьмы, и почти любой заключенный годится на роль охранника.

Через час контролеры ушли. Я залез в свою «нычку», достал телефон и отдельно поставил на зарядку дополнительную батарею. Вдруг снова звонки: опять та же «контора». Я спрятал телефон, прикрутил на место крышку от «нычки», закурил и принял непринужденный вид. Только отвертку подальше от окна отбросить не успел.

Мусора зашли в секцию, я снова предложил им чаю. Те отказались и только молча сидели за столом, переглядываясь друг с другом. Не понимая, что происходит, я нашел глазами Макара — моего соседа по секции, двадцатитрехлетнего деревенского парня, который продал мешок выросшей прямо в его огороде дикой конопли покупателю, оказавшемуся легавым, за что получил восемь лет, — в его взгляде читалось то же недоумение и непонимание происходящего.

— А ты в этой секции живешь? — спросил у Макара похожий на армянина контролер Костя.

Я понял, что сейчас будет «захват», сорвал батарею с зарядкой и открыл дверь, собираясь выбежать из комнаты.

— Наклонись, — шепотом сказал мне Костя, мол, на ухо что-то скажу.

Я нагнулся к нему, и тут стремщик дал пять звонков — такой длинный сигнал давали только при приближении к бараку начальника колонии, Пекаря или «шмонбригады».

— Блин, не выходи из секции, сейчас вас будут «брать», — заверещал Костя.

И тут я замешкался. Что-то вдруг щелкнуло в моем мозгу, и я заметался по комнате. Так меня и «приняли» Пекарь и начальник «режимки» Ящер — с батареей в руке.

Отвертку нашли. Спустя двадцать минут догадались, к какому замку подходит этот ключик, отдернули шторы и достали из оконной рамы мой телефон. «Ну все, плакала моя “Нокия”, — с досадой подумал я, в последний раз глядя на n97. — Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго».

— Собирайся, Сергей, — сказал мне Федоненков. — Без описания «кичи» твоя книга не будет полной…

Я оделся потеплее: термобелье, двое теплых носков, роба, шарф, шапка, телогрейка, перчатки — и в компании двух режимников направился в «отстойник».

— О, привет. Эко тебя угораздило, — удивился мне дежурный помощник начальника колонии майор Свистунов.

— И не говорите, Владимирович.

— Объяснение писать будешь? — поинтересовался ДПНК.

— Какое? Я ведь даже не знаю, с какой формулировкой меня «закрыли»…

Официально мобильных телефонов в зоне нет и быть не может, поэтому в качестве нарушения часто фигурируют: «не выполнил команду “отбой”», «нарушение формы одежды», «использование самодельных электроприборов» и прочее.

— Так-с… — Свистунов полез в свои бумаги, — «не выполнил команду “отбой” и размахивал руками», — прочел он в рапорте о нарушении. — Ну вот и напиши: не выполнил команду «отбой», потому что не хотел спать.

— Владимирович, ну маразм же…

Писать объяснение я отказался и прошел в «отстойник» — небольшое помещение с бетонной скамьей и отсутствующим, как и два года назад, когда я только заезжал в зону, оконным стеклом. Расстелил на скамье телогрейку, вдохнул морозный воздух, от которого тут же защипало в носу, и наконец-то расслабился. Вместе с паром, который я выдыхал, уходила нервная дрожь, не оставлявшая меня с того момента, как Пекарь переступил порог моей секции.

Клацнула ржавая стальная дверь: на пороге стоял Игорь — самый человечный контролер в зоне:

— Вот, Серый, держи, — он протянул мне несколько телогреек. — Околеешь тут за ночь — на улице минус двадцать четыре…

Все-таки странная штука жизнь. Для одних мусоров все эти шмоны и облавы — это не более чем работа, на которую нет желания ходить, но приходится, для других — игра в «казаки-разбойники», — видно, в детстве не наигрались. Для заключенных же все гораздо серьезнее: кому-то из нас из-за телефона обломается УДО, к кому-то не смогут приехать на «свиданку», третьим вообще придется освобождаться «по звонку». А все из-за того, что мы хотим общаться с родными не дважды в месяц, как нам разрешает администрация, а так часто, как мы хотим. В конце концов, нас ведь лишили только свободы…

Утром ДПНК отвел меня к «хозяину».

— Что скажешь? — взгляд начальника, обращенный на меня, был нарочито суров. — Где взял телефон?

— Обманывать не хочу. Правду тоже не скажу, — ответил я заранее приготовленной фразой.

— У тебя был очень крутой телефон — у меня на свободе такого нет. «Вбросами» такие не залетают. Значит, кто-то тебе его принес. Меня интересуют предатели в моем коллективе. Объявляю тебе десять суток ШИЗО. Для начала… Потом полгода БУРа (барак усиленного режима), потом в «крытую». Поэтому иди и думай. Надумаешь поговорить — записывайся на прием, вызову…

В европейских странах начальника тюрьмы называют директором. У нас, как и во времена ГУЛАГа, — все тот же «гражданин начальник». «Хозяин» здесь и царь и Бог. Власти у него не меньше, чем у президента, только масштабы помельче. Хочет — казнит, хочет — милует. В зоне ты не принадлежишь сам себе, оттого и жизнь твоя может поменяться в один момент. Полковника Шульгина в нашем лагере боятся все: и зэки, и подчиненные. Поэтому когда ты слышишь в свой адрес: «Десять — БУР — “крытая”» — это не кажется пустой угрозой.