— У моего Фонда есть статья расходов на поддержку творческих инициатив, композиторов, художников и тому подобных граждан.

— А-а-а… Понятно! Ну, нормально. А где ты взял эти «минусовки»?

— Сам наиграл.

— Наиграл? — удивился Никольский. — Хрена себе как ты неуважительно к моей музыке… Ты уверен, что ты правильно наиграл?

— Уверен. Сейчас включу.

Я включил рекордер на воспроизведение и зазвучали песни Никольского. Константин слушал и какое-то время хмурился. После третьей композиции он скрестил руки, прося остановить музыку.

— Какой же это минус? Это, млять, плюс! Тут и голос и гитара. Я-то здесь нахрена?

— И голос и гитара убираются. Как и всё остальное. Тут шестнадцать каналов. Можно любой отключить.

— И это кто поёт?

— Я.

— Хм! И интонации все мои и акценты с ударениями. Не то что некоторые, млять, исполнители. Понаписали херни всякой! Стыдно слушать.

— Так и я про то же. Слышал, что ты не доволен, гуляющими записями. Да и путают тебя с «Машиной Времени». Им твои шедевры приписывают.

— Да, знаю я, — поморщился Никольский. — Только ты про шедевры, это, загнул слегка.

— Если только слегка, — улыбнулся я. — Ну так что? Пишем?

— А х*ли? Пишем конечно! Только я одну аустику взял. Ты говорил, что у тебя есть «фендер»?

— Даже такой же красный, как у тебя.

— Вообще нормалёк!

Однако гитару пока Константин брать не стал, а распевшись гаммами сказал что готов писать голос. Подвёл его к микрофону, дал наушники и мы записали первое, что шло у меня на записи: «Музыкант»[1]. Прослушали.

— Ну как? — спросил я.

— Идеально! — Никольский был задумчив. — Ты знаешь… Можно я не буду переписывать гитару? Она тоже исполнена идеально. Как ты так подобрал многозвучия? Я над ними долго мудрил. И так и так пробовал. И сыграно тобой так, словно ты выстрадал эту музыку, прямо как я. В армии такая была жопа… И клавиши тут в тему и другая аранжировка.

— Оставляем?

— Оставляем и… Спасибо тебе, что позвал и… Что так играешь мою музыку.

— Да, брось ты. Тебе спасибо. Мне твои песни очень нравятся.

Следом записали «Зеркало мира»[2], «Поиграй со мной, гроза»[3], «Я сам из тех…»[4], «Ночная птица»[5], «Когда поймешь умом»[6], «Мой друг художник и поэт»[7], «До свиданья, милый друг»[8].

К сожалению больше я не знал песен, написанных Никольским до семьдесят девятого года, а потому и не записал на эту плёнку других. Когда эти песни закончились, Константин даже расстроился.

— А другие ты не записал?

— Я, наверное их не знаю, ведь я не местный, — засмеялся я.

— Ах! Ну, да! Ты так здорово говоришь по-русски, что я забыл, что ты француз. А ты точно — француз?

— Поедем весной в Париж, я покажу тебе мою трёхэтажную виллу. Там, кстати, рядом Джонни Холлидей живёт. Знаешь такого французского рокера?

— Конечно знаю.

— Я с ним играл почти полгода. Диск ему записал.

— У тебя ловко получается. И играешь ты классно. И на барабанах, и на клавишах, и на гитаре? Группу не набираешь?

— Да как не набираю. Набрал одну, концерты отыграем — разбежимся. Короткий проект. Молодёжь набрал к фестивалю готовлю. Помогаю пока. Сейчас в зале репетируют.

— Можно посмотреть? — заинтересовался Никольский.

— Пошли. Пока поставлю переписывать, посидим, посмотрим, что там делается, кофе попьём.

В зале ребята работали, разбившись на группы и надев наушники.

— А по чём это стучат ребята? Барабанщики да?

— Барабанщики, да. Это электронные барабаны.

Электронные барабаны фирмы «Rainbow» пришли ещё в ту пятницу, но растаможил я их только в эту среду. С ними было удобнее полноценно репетировать на одной сцене нескольким коллективам. Надел наушники и колоти от души по шестигранным подушкам. Причём мои ударные были значительно лучше первых ударных установок, которые выпустит компания Simmons. Хначительно. Опять же потому, что я знал как их сделать такими, какими они стали в двадцатых годах третьего тысячелетия. У меня у самого дома были такие. Ха-ха…

Никольский налил себе большую кружку заваренного в кофеварке кофе и внимательно смотрел на репетирующих. Потом сказал:

— А послушать можно?

— Ха-ха! Ты же просил посмотреть? А теперь ещё и послушать…

— Я, как-то, не думал, что у тебя тут так наворочено, — тоже посмеялся Никольский. — Зашифровано…

Я встал, перебрался к пульту, переключил коммуникаторы и зал вздрогнул от тяжёлого девчачьего рока. Краем глаза я заметил, как вздрогнул и пролил на себя кофе Никольский.

— Там салфетки есть, — прокричал ему я.

— Охренительно! — прокричал Константин, беря салфетки и вытирая джинсовую рубашку. — Всё, хана рубашке. Будешь должен!

— Сам виноват! Крепче руки иметь надо и нервы, — прокричал я смеясь.

— Предупреждать надо, — громко смеялся Никольский.

Кофе в стеклянном кофейнике тряслось, словно от землетрясения.

— Потише сделай! — крикнул Константин.

Я сделал звук нормальным.

— Что у тебя за девчонки такие⁈ — удивлённо крутя головой спросил он. — Где ты их взял?

— Тут. Сами пришли.

— Да они играют как богини! Ха! Нет-нет! — он рассмеялся. — Как чертовки! Это ты их настропалил?

— Совсем немножко.

— Ага! Они на тебя косятся, как тигрицы в клетке. Те тоже вроде не замечают дрессировщика, а сами на стек посматривают и на хозяина.

— Выдумываешь! — отмахнулся я, но мысленно согласился с ним. Надо бы уменьшить н а них своё давление. Хотя… Может так и надо. До фестиваля, по крайней мере, пусть потерпят.

— Тут ко мне Серёжа Кавагое и Женя Маргулис