Ситковецкого трясло. Он был нормальный парень и считался лучшим гитаристом Союза. И потом он выправится. Сделает группу «Автограф»,где чуть-чуть подправит уровни звука. Это общая беда наших ансамблей — звук, как решето.

Услышав в словах Ситковецкого вызов, я пошел к пульту, вставил в синтезатор нужный картридж, нашёл правильную программу, включил и сев за клавиши исполнил одну из моих любимых композиций группы ELO «Ticket To The Moon»[2]? Со всеми клавишными вариациями и раскладкой голоса на три в нужных местах.

Я пел и смотрел на изменяющееся лицо Ситковецкого. Он явно порывался уйти, но что-то его удерживало. Наверное — музыка. Я исполнял песню из следующего концерта ELO, вышедшего в восемьдесят первом году. Зачем я это делал? Не знаю, но мне было стыдно за то, что делают эти ребята. Стыдно и жаль их таланта. Им настолько промыли мозги, и так обложили красными флажками запретов, что они даже желая, не могли делать хорошую музыку. Может быть я хотел своим примером сломать барьеры, порвать верёвку с флажками. И видит Бог, я не хотел над ними издеваться или выставлять себя как некоего, прости Господи, Мессию. Музыка в моих руках было лишь средством, пробуждающим СССР ото сна.

[1] Группа «Високосное лето» — «Лавка чудес» 1977−78 год — https://youtu.be/VPCaXfgtM_4

[2] ELO — Ticket To The Moon — https://rutube.ru/video/8139a60157f28205c0822f33f2f3eb3e/?r=plwd

Глава 33

Ситковецкий скривился.

— Ты попробуй на русском сочини что-то путное.

— Дело не в языке, а в музыке. И даже не в музыке, как как её записывать. Вы пришли записать, я попытался записать так как я её понимаю, однако записал, как хотел ты. Записать, записал, но имею право на своё субъективное мнение. Причём мнение человека, знающего рынок. Правда зарубежный. Ваш не знаю. Он пока ещё странный, ваш музыкальный рынок и поэтому, даже такое творчество как твоё пока востребовано. Ибо нет такого, как на западе.

— Ибо… Откуда ты приехал и где учил русский язык? — Ситковецкий уже слегка подостыл.

— Из Франции и во Франции, — ответил я. — Ты не обижайся. Я бы на твоём месте наоборот прислушался. Холидея тоже я продюсировал и записывал и сравни его предыдущие диски с последним. Это я не хвастаюсь, а констатирую факт. Просто я знаю, как должно звучать и что надо сделать, что бы так звучало.

— А другие, значит, не знают? — хмыкнул Ситковецкий.

Я говорил спокойно, мягко, без нажима. Мне нужно было, чтобы он пришёл ещё, чтобы они пришли ещё.

— Давайте просто попробуем записаться ещё раз с моими заморочками. Вы даже продюсерские мне заплатите, только если понравится то, что получится. Ок? Только материал я вам подберу сам. Договорились?

Я протянул ему руку. Ситковецкий оглянулся на компаньонов и пожал плечами.

— Ну как на такого обижаться?

Да он просто прекрасный торгаш. Продаёт себя! Читал про такое! На западе выживают только те, кто может себя продать, — сказал Кельми.

— У Холидея и вправду последний диск лучше предыдущих, — сказал Кутиков. — Значит, это ты его мастерил?

Я кивнул. Ситковецкий шагнул ко мне и протянул руку.

— Договорились. Созвонимся. Спасибо за запись и за советы.

Мы попрощались. Я решил их не провожать, а задержался в студии. Задержался, чтобы немного «выпустить пар». Перенервничал я немного. Я знал, что этот альбом «Високосного Лета», записанный в моём мире Кутиковым в студии ГИТИСа так и не увидит свет до девяносто восьмого года. Почему? Не знаю. Знаю, что Кельми с Ситковецким рассорились, группа распалась и Кутиков вернулся к Макаревичу. Макаревич, как говорили, упросил Кутикова вернуться, так как остался вообще без музыкантов. Поуходили от него все.

Говорили, что Кельми предлагал Ситковецкому немного упростить музыкальный стиль. Кельми тяготел к попсе и я его понимал. Даже сейчас я видел на лице Кельми понимание и одобрение. Как, кстати и у Кутикова. Я даже опасался, что кто-нибудь из них скажет: «Я ведь тебе говорил». И тогда был бы конец моей игре. Ситковецкого я бы потерял. А сильно этого не хотел. Это был, действительно, лучший и самый перспективный гитарист в Союзе.

И тут я вспомнил про другого «перспективного» музыканта и набрал телефон Константина Никольского, которому звонил ещё в пятницу и с которым договорились созвонится в сегодня в понедельник после обеда. Константин, как оказалось, ушёл из «Группы Стаса Намина и не прижился в 'Фестивале», то есть сейчас нигде не играл, а поэтому на приглашение «записать его песни» отреагировал сначала с недоверием, а потом, когда я сказал, что с утра буду писать «Високосное Лето», с энтузиазмом.

— Ловлю мотор и еду, — коротко бросил Никольский, положил трубку, а уже через тридцать минут стучался в мою дверь, на которой я ещё неделю назад повесил табличку «Студия звукозаписи» и «Нажмите кнопку», а над дверью световое табло «Идёт запись! Не входить!». По серьёзному всё. Хе-хе! Поэтому, Никольский сразу нашёл, то, что искал. И «позвонил». В студии вместо звонка вспыхнула красная лампочка и я крикнул:

— Входите!

Константин, осторожно приоткрыл дверь и заглянул. Увидев меня, сидящего в чёрном кожаном звуко-режесёрском кресле, он улыбнулся. Я спустился в студию.

— Нифига себе, как у тебя тут… Э-э-э… Серьёзно. Кутиков мне рассказал. Я звонил ему в субботу. Были они? Писались?

— Писались.

— Нормально?

— Нормально.

— Ты предлагал записаться. Э-э-э… Что ты имел ввиду?

— Да, понимаешь, — я улыбнулся. — Я тут сделал минусовки твоих песен. Предлагаю записать твой голос и «пустить песни в народ». За деньги, конечно.

— Э-э-э… Поясни, во-первых, что такое «минусовки», а во-вторых кто это станет их продавать?

— Минусовки это фонограмма без голоса. Продавать буду я. У меня есть разрешение издавать и продавать. И даже не платить налог, если все деньги поступают и используются в рамках деятельности фонда. Я тебе рассказывал чуть-чуть.

— Ну, да. А мне какой с