человеком, и это, по мнению Карны, было просто превосходно. По мере того как Карна общался с людьми, он все хуже относился к человечеству. И именно по этой причине – хотя большинство Смертных в такой ситуации убежали бы с криками – Карна шагнул к Савитру. Савитр просто молча слушал его, но порой тот, кому ты можешь раскрыть своих демонов, – это единственное, что тебе нужно. Именно Савитр был тем, кто научил Карну, как пользоваться луком, как следить за звездами, как говорить на высоком санскрите, языке высших каст, – и это все были знания, запрещенные для рештов. Но, обмениваясь с Карной этими знаниями, он забыл сказать Карне, кем на самом деле он был.

И, стоя на берегу этого продуваемого всеми ветрами озера, Карна вскинул руку:

– Рад снова видеть тебя, Савитр. Это ведь ты так укутан? Сколько прошло, три года?

– Так много? А мне казалось, что я был здесь всего несколько часов назад. Я все еще нахожу странным, что я тебя не напугал.

– Ничто не способно меня напугать! – смело ответил Карна.

– Это вызывает беспокойство, друг мой. Страх способствует здоровью. – Голос Савитра Лайоса был полон таинственности. – Ты выглядишь несчастным. Что тебя беспокоит? Я думал, что лук сделал тебя счастливым.

Карна много раз спрашивал Савитра, почему его так волнует судьба простого сына возницы. Ответ всегда был один – молчание. На этот раз он указал на татуировку решта на своей шее и вздохнул:

– Я проиграл. Попробую снова при следующем рождении. – Взяв круглую щетку, он принялся чистить лошадей, пряча слезы в гривах.

– Опять ты об этом, – сказал Савитр. – Тебе не нужен учитель, чтобы быть счастливым, Карна.

– Мне нужен учитель, чтобы быть лучшим. Стать победителем. Я стану счастливым, лишь добившись этого.

– Поверь мне, нет ничего хуже в мире, чем достигнуть того, чего ты хочешь.

– Почему ты не хочешь научить меня?

– Ты знаешь, что я не очень разбираюсь в оружии. Я научил тебя тому немногому, что я знал о луке. И я никогда не буду тебя учить, как стать лучшим в применении насилия.

– Не в применении насилия, а в защите! Лучшим в том, чтоб был достигнут мир! В том, чтоб я мог требовать равенства!

Савитр, казалось, на мгновение задумался, затем пробормотал:

– То, что было сделано во имя мира… – Казалось, мысли его были далеко. Карна никогда не прерывал его, когда Савитр погружался в размышления. Наконец он сказал: – Я знаю, чего ты хочешь, друг мой. Но, Карна, это не то, что тебе действительно нужно.

– Ты понятия не имеешь, что мне нужно! – Сердито раздув ноздри, Карна отвернулся от Савитра.

– Да… и это ничем не отличается от того, что в нашем мире хотим мы. Даже там у всех нет того, что им нужно, потому что они слишком заняты погоней за тем, чего хотят.

– Тогда возьми меня с собой, куда бы ты ни пошел, – руководствуясь внезапным порывом, выпалил Карна. – Отведи меня туда.

– Если опыт чему-то меня и научил, так это тому, что мой дом – не место для Смертных.

– И этот мир – не место для мечтателя. Во всяком случае, не для решта-мечтателя! – Карна почувствовал, как по его щекам потекли горячие слезы, и он яростно их вытер. Он был безумно зол на своего спрятавшегося под капюшоном друга. Это была злость мальчишки, желавшего вырваться из леса и не осмеливающегося воспользоваться единственной возможностью, предоставленной ему судьбой, – стать конюхом. – Не знаю, почему я думал, что ты меня понимаешь, – несчастным голосом сказал он.

Савитр вздохнул, сдаваясь:

– Это не значит, что ты не можешь получить желание своего сердца здесь, на Эе. Если ты действительно знаешь себя, я помогу тебе. Итак, скажи мне, чего желает твое сердце?

– Стать воином!

– Ты говоришь как ребенок.

– Стать героем!

– Ты говоришь как мальчишка. – Он повернулся, чтобы уйти. – Ты это перерастешь.

– Нет, подожди! Что же мне делать?

– Будь верен себе. Чего ты на самом деле хочешь? Загляни внутрь себя.

Карна, глубоко задумавшись и призывая Дхьяну, замер. Савитр научил его этому во время предыдущего визита. Нужно было медитировать на месте, сосредоточиться на глубоком черном океане, утопить в нем все мысли, опустошить ум. Тогда Савитр сказал: «Стань единым целым с черным океаном, и ты сможешь делать что угодно, найти что угодно, быть кем угодно». Он сделал глубокий вдох и обрел Дхьяну, которая так часто ускользала от него в последнее время.

– Я хочу, чтобы меня помнили…

Ему показалось, что кто-то снял с него стягивающие его оковы и по обе стороны от него распростерлись крылья. Произнести эти слова вслух было настоящим освобождением. Несмотря на все бесчестье, которое он перенес в своей жизни, он хотел, чтобы мир знал, что он доблестный воин. Он хотел, чтобы никто не мог отвергнуть его имя, никто не считал его запятнанным, никто не произнес его имя с отвращением. Он хотел принести гордость и славу себе, своей семье, своей касте, сделать так, чтобы все ими гордились. Он хотел стать Абхиманом. И знать, что именно он, Карна, величайший Паладин, когда-либо ходивший по земле, изменил мир.

– Я хочу, чтобы меня помнили за все хорошее, что есть во мне. Я хочу, чтобы мое имя сохранилось на грядущие века. Я хочу, чтобы меня помнили.

– Слава? Ты ищешь этого?

Карна обдумал его слова и покачал головой:

– Нет. Бессмертия… не для плоти, а для души. Чтобы мое имя жило еще долго после того, как меня не станет.

Савитр Лайос не ответил, лишь пристально глянул на Карну, словно заглядывая ему в душу. Карне захотелось съежиться перед этим сияющим взором, и, чтобы этого не случилось, он сосредоточил взгляд на горбинке орлиного носа Савитра.

После, казалось, целой вечности Савитр Лайос сказал:

– Ты знаешь человека по имени Паршурам?

Никто не знал «человека» по имени Паршурам. Все знали «легенду» по имени Паршурам. Даже необразованные решты, такие как Карна. Его окружало множество мифов. Бессмертный. Кентавр. Учитель Героев. Бандит. Осколок для кшарьев.

Карна только слышал истории о нем.

– Это о нем говорят, что он обучил Белого Орла и ачарью Дрона?

– Именно.

– Я думал, он – миф.

– Как и мы, – улыбнулся Савитр Лайос.

– А кто ты?

– Со временем узнаешь.

Карна кивнул:

– И он будет учить меня? – Он так разволновался, что поводья лошади, которые он держал, мягко выскользнули из руки, но ему