II

Я брёл сквозь влажный туман, тот странный туман, что держался уже два дня. По звуку портовых гудков я понял, что добрался до Харборсайда, и, оказавшись на Уотер-стрит, направился через ворота в восьмифутовой каменной стене к древнему дому. Окружавшие его искривлённые деревья были окутаны густым туманом. На широком крытом крыльце я различил тусклый свет фонаря и услышал тихий пьяный напев. Уинфилд Скот уже ждал меня.

— А, собрат-поэт, подойди же и раздели моё вино, или попробуй этот обалденный ром, он согреет тебя от ненавистного тумана. Ты выглядишь как человек, нуждающийся в поддержке, что с тобой случилось, сынок, как её зовут?

Я взял предложенную бутылку рома и сделал большой глоток.

— Она настоящий дьявол.

— Разве они не все такие? Расскажи мне подробности. Но аккуратнее с ромом, приятель, до моего следующего чека ещё целая неделя.

Пока я рассказывал о своей встрече, взгляд Уинфилда становился всё серьёзнее. Думаю, иногда он притворяется более пьяным, чем есть на самом деле, словно подыгрывая тому, что от него ожидали, будто он будет исполнять роль городского пьяницы. Он внимательно выслушал мою историю.

— Хммм, — произнёс он после долгой паузы, а затем поднёс ко рту бутылку с вином.

— Что? — спросил я.

— Говоришь, она появилась из этого прокля́того тумана, когда ты читал "Людей Монолита"[45]? Ты ведь читал вслух?

— Не знаю. Иногда я читаю вслух, особенно стихи. Мне нравится чувствовать слова на губах. А что?

— Джастин Джеффри был поразительным поэтом. Я уже предупреждал, чтобы ты не читал вслух некоторые его мистические стихи. Теперь ты знаешь историю этого парня, как он написал рукопись своей печально известной поэмы в состоянии полного сумасшествия, сидя возле про́клятого монолита. Призрачное место и призрачный разум, оба связаны в безумии. В таком состоянии, поверь мне, люди способны воспринимать необычное влияние извне. Сынок, мы с тобой как поэты слишком хорошо знаем о странных вещах, что просачиваются в наше воображение. Откуда же?

— Я уже слышал всё это раньше, твою теорию о всеобщем безумии поэтов.

— Не всё, есть разные степени безумия. Я же говорю о тех, что касаются странных космических областей. Ты сам немного писал и читал об этом. Это место, старый морской порт, принимает тех из нас, кто способен воспринимать влияние извне. Мы ощутили бархатистый поцелуй того безумия, что породило поэзию "Людей монолита" и "Аль-Азиф"[46]. При помощи особой алхимии мы обращаемся к языку, который наполнен энергией. В результате появляется поэзия, которая пробуждает воспоминания. Нам следует проявлять осторожность, читая подобные вещи вслух.

— Ладно, я знаю, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что я призвал эту ведьму, произнеся вслух слова стихотворения безумного поэта?

— Ты схватываешь на лету. Пойдём, я хочу показать тебе кое-что интересное.

Я помог Уинфилду подняться. Он неуклюже доковылял до двери древнего жилища и толкнул её.

— Не думаю, что это хорошая идея, Уинфилд.

— Дай мне фонарь и не будь трусом. Суть в том, чтобы не задерживаться внутри слишком долго. Возьми меня за руку, дитя, если это поможет. Ты чувствуешь? Это царство безумия.

Я держался позади него, рассматривая хлам, которым была загромождена комната.

— Старик, что жил здесь, да упокоится он с миром, оставил следы безумия в этих гниющих стенах. Сколько же странных вещей он привёз из своих плаваний. Это место настоящий кладезь его неведомой добычи. Судя по историям, которые он рассказывал, и по тем моментам, что осторожно опускал, но на которые намекал, старик не останавливался ни перед чем, чтобы добыть их. Успокойся, здесь нам ничего не угрожает, по крайней мере, пока те раскрашенные камни стоят во дворе. Вот, нашёл.

— Нашёл что?

Он передал мне фонарь и взял маленький ящик из полированного чёрного дерева. Сдвинув защёлку, он открыл крышку. Я заглянул внутрь и увидел небольшой обсидиановым кинжал, лежавший на красном бархате.

— Что это? — спросил я.

— Жутковато выглядит, правда? Видишь ли, Джастин Джеффри был не единственным безумцем, посетившим Чёрный камень в Стрегойкаваре. На протяжении десятилетий суеверные крестьяне обрушивали удары своих молотов и топоров на этот монолит. И хотя они никогда не причиняли ему особого вреда, у его основания валяется куча отбитых осколков. Из одного из них наш морской капитан и изготовил это ритуальное оружие. Только богу известно, для чего он его использовал.

— Пойдём отсюда, — сказал я, закрывая крышку ящика. Уинфилд заметил, как я положил оружие в карман пальто. Он последовал за мной через дверь на крыльцо, которое служило его пристанищем.

— Послушай, парень. Этот старый город — не просто морской порт. Это врата, и нечто может быть призвано через них с другой стороны. А потому я не удивлюсь, если старый сумасброд и призвал когда-то ту женщину, кем бы она ни была. Если она связана с Чёрным камнем и безумными стихами Джеффри, то носить с собой эту штуку — плохая идея.

— Я хочу изучить его. Вырезанные на рукоятке символы кажутся знакомыми, я помню их по книге, которую видел в библиотеке Мискатоника. Может быть, удастся найти что-то об этой женщине.

— Ты имеешь в виду о её воплощении? Похоже ты и сам безумен. Я спокойно улыбнулся, а затем повернулся и пошёл в туман.

III

Я шёл по Уотер-стрит к океану и причалам. Сбросив маску спокойствия, под которой скрывал тревогу от своего подвыпившего друга, я брёл по пустырю, пока не оказался возле жалкой лачуги. Глубоко вдохнув туманный воздух, я толкнул покосившуюся деревянную дверь. Мерцавший свет одной-единственной свечи освещал это место. Старик сидел на ящике и ел рыбу, завёрнутую в газету. Заглянув в угол, я увидел груду одеял, в которой спал его приземистый спутник. На стене рядом с ним жёлтым мелом были нацарапаны странные символы.

— Здравствуй, Енох.

Он посмотрел на меня слезящимися глазами, из уголка его рта торчал кусок рыбы.

— Добрый вечер.

— Как ты?

Его глаза моргнули. — Как нельзя лучше.

Он задумчиво потянулся скрюченной рукой к изуродованному месту на лице и почесал. Снаружи до меня донёсся жалобный вой лодочного гудка, и, словно бы в ответ на него, я услышал тихий стон, который принял за шум ветра на воде. Этот звук усилился и превратился в яростный порыв ветра, сотрясший лачугу из дерева, металла и картона. Я взглянул на одну из дрожащих стен, на прикреплённые к ней маски из папье-маше. Подойдя, я осторожно коснулся одного из бледных лиц. Его тонкая поверхность прогнулась под моими пальцами.