столах. Временами, однако, здесь встречались и сверхчувствительные художники или мечтатели, чьи души казались такими же причудливыми, как старейшие переулки Кингспорта. Мне нравилось считать себя одним из таких эксцентричных поэтов. Прошло некоторое время с тех пор, как я последний раз посещал подобные еженедельные мероприятия. Однако недавно я сочинил новое стихотворение и по этой причине, поборов вечернюю прохладу, сел на автобус до той части города, что известна как Лощина, а доехав, вышел и направился к небольшому зданию, в котором располагалось кафе. Внутри оказалось много посетителей, а складные деревянные стулья образовывали пять рядов перед импровизированной сценой. Кивнув нескольким знакомым, я занял своё обычное место в третьем ряду.

Главным поэтом вечера была бездомная женщина, чей внешний вид казался довольно жалким. И всё же никто совершенно не обращал внимания на её испачканную одежду и выпавшие зубы, когда она декламировала свои сочинения. В отличие от многих позёров, у которых эго было больше, чем таланта, поэзия этой женщины исходила из какого-то подлинного уголка её несчастной души. Она читала в течение пятнадцати минут, а затем владелец кафе пригласил остальных представить свои работы. Я слушал, как драматично выступили двое моих друзей, а затем поднялся и вышел на сцену сам. Моё выступление прошло хорошо, хотя я был несколько поражён, увидев знакомую фигуру, стоявшую позади. Когда я вернулся на своё место, она вышла вперёд с книгой в руке и встала перед нами.

— Я не поэт, но я люблю поэзию и была очарована тем, что услышала сегодня вечером. Я хотела бы прочитать короткое стихотворение поэта, ныне почти забытого. К сожалению, мы живём в эпоху, когда поэзией редко интересуются. И хотя её совершенно игнорируют, поэзию нельзя предать забвению, никто не может лишить нас голоса. Вот один такой голос, и пускай он не настолько… свободный по форме, как тот, что мы слышали у мистера Кристофера, он равен ему по экстравагантности.

"Дерзкая лиса", — сердито подумал я, хмуро глядя на неё, когда она открыла книгу и начала читать:

Я целую космический ветер, касающийся моего лица,

Пылающего, словно охваченное пламенем углей,

Тлеющих на чуждой земле Древней страны,

Которая жаждет узнать моё имя.

Я называю своё имя среди камней, что высятся

Словно чёрные башни под чёрными звёздами,

Осыпающими мою смертную плоть,

Тёмными песками Марса.

Я поднимаюсь столпом из чёрного камня,

Возрождаюсь из древней земли Юггота.

Я слышу звук, что пронизывает меня до костей:

Безрадостный смех какого-то безумного бога.

Я закрыл глаза, когда она начала читать, и это было ошибкой, потому что, слушая произносимые нараспев строки, я невольно перенёсся в описанную ей сцену, ощутил бурю, обжигавшую моё лицо и проникавшую под кожу, в самую мою плоть. Я схватился за лицо, почувствовав, как на нём начали образовываться наросты, но вежливые аплодисменты рассеяли видение. Они предназначались какому-то парню, а не таинственной женщине, окутавшей мой мозг кошмаром. Встав со стула и спотыкаясь, я покинул кафе, выйдя в ночь.

Она стояла, прислонившись к стене здания, и смотрела на звёзды.

— Ты чувствуешь запах надвигающегося тумана? Посмотри, как он скрывает звёздный свет. Чувствуешь приближающуюся бурю?

— Нет, — прямо ответил я, доставая пачку сигарет из кармана рубашки и надеясь, что это оскорбит её. — Не хочешь одну?

— Конечно, — ответила она.

Сунув сигарету в рот, я прикурил, затянулся, и протянул ей. Она поднесла тонкий цилиндр с наркотиком к лицу и вдохнула дым. Её рот даже не прикоснулся к нему.

— Ты пройдёшься со мной? — спросила она.

— Возможно.

Мне не нравилось находиться наедине с людьми, а тем более женщинами, которых я не мог понять и с которыми всегда чувствовал себя неуютно. А это была не обычная женщина. С того момента, как я впервые увидел её, мне было не по себе. Она походила на одну из пантер Уайльда, столь же опасную, сколь и соблазнительную. Мне казалось, что я ощущал её звериный голод, когда её бёдра прижимались к моим. Это вселяло в меня тревогу, пока я не услышал далёкие звуки музыки. Ах, как я был рад им. Уличное зрелище могло привлечь её внимание, и тогда я бы сумел сбежать.

Небрежно я повёл её на звук, в заросший и обычно заброшенный двор, который освещался всего одним слабым фонарём. В его тусклом свете были видны две фигуры. Та, что повыше, оказалась сгорбленным пожилым джентльменом, игравшим на старом потёртом аккордеоне, старомодном инструменте из другого века, с кнопками вместо клавиш. Он механически двигал по ним пальцами, совершенно не обращая внимания на производимую душераздирающую музыку.

Возле старика склонилось одно из самых странных и жалких существ, которых я когда-либо встречал. Инстинктивно можно было понять, что это не ребёнок, даже несмотря на то, что большую часть его лица закрывала маска обезьяны из потрескавшейся резины. С головы, прямо над маской, свисали спутанные грязные волосы, напоминавшие толстых мёртвых червей. Склонившись и рисуя на асфальте мелом, оно не подозревало о нашем присутствии.

Я посмотрел на свою спутницу и заметил, что она наблюдает за рукой существа, сжимавшей кусок жёлтого мела. Плоть его правой руки оканчивалась чуть выше костяшек пальцев, на левой же сохранились лишь два пальца. Маленькое существо прекратило рисовать, когда мы подошли ближе, повернулось и взглянуло на нас. Как странно блестели под маской его чёрные глаза. Пальцы выронили мел и начали двигаться, будто оно пыталось использовать какую-то жалкую форму языка жестов. Затем оно встало на короткие ноги и, пританцовывая, низко склонилось, как бы преклоняя колени перед женщиной.

Музыка заиграла громче, и, непринуждённо заключив свою спутницу в объятия, я закружился с ней в танце возле безмолвной пары, стоявшей неподвижно, словно предвестники гибельного рока. Старик наблюдал за нами, а я старался не смотреть на покрывавшие его гротескное лицо уродливые шишки и складки плоти. Маленький фамильяр склонил голову и протянул свою изувеченную руку. Оттолкнувшись от меня, женщина подошла к нему и поцеловала протянутую ладонь, а существо вздрогнуло от её прикосновения.

Музыка смолкла, старый джентльмен убрал руку со своего инструмента и тоже протянул ей. Она взяла его древнюю морщинистую лапу и поднесла к своему лицу. Её руки устремились к его бледному лицу, а затем зарылись в седые волосы. Подавшись вперёд, она приникла своими губами к его, а после впилась ими в уродливую опухоль на его щеке. Её поцелуй был долгим. Когда она, наконец, отстранилась, я, к своему ужасу, увидел кровь, сочившуюся из щеки старого джентльмена. Испытывая отвращение, я попятился, а когда старик дрожащими руками снова