Шрифт:
Закладка:
Вильгельм прислонился к стене.
– Спасибо тебе, – сказал он.
– Ты молодец, – ответила я и поцеловала его.
БЕССАКЕР-РЁРВИК
Наутро меня разбудил оглушительный пароходный гудок. В смятении я открыла глаза. Рядом со мной тяжелым сном спала Рагнфрид. Еще толком не проснувшись, я села на койке. Спала слишком мало, после выпивки чувствовала себя скверно, голова кружилась, будто я до сих пор не протрезвела. Из корзинки Улава доносилось тихое дыхание, иногда похныкивание. Быстро и беззвучно, как кошка, я умылась, оделась и вышла в коридор. На лестнице никого. Я оглянулась назад. Запыхавшийся пассажир тащил за собой тяжелый кожаный чемодан. На стенных часах половина седьмого: снаружи по-прежнему темно.
Я поднялась на палубу. Мы вышли на Фоллахавет, шкиперы «хуртигрутен» прозвали эти места морским кладбищем, здесь всегда задувал резкий ветер и прямо под гребнями волн караулили тысячи подводных шхер, коварные и острые, словно бритва. Я вздохнула полной грудью, словно только что вынырнула на поверхность и мне требовался глоток кислорода. Окрестный ландшафт был залит сероватым светом. Огромная панорама островов, сглаженных водой шхер и волнующегося сине-белого моря раскинулась передо мной. Белые барашки равномерно накатывали на черные скалы. Чайка парила на ветру, потом спикировала в воду.
Здесь, наверху, я была одна, села на скамейку. Глянув на корму, я приметила, что кто-то идет в мою сторону. Кроме нас двоих, на палубе ни души. Он подошел ближе, по спине у меня пробежали мурашки, это был немец с повязкой на глазу. Дитер, так, кажется, его зовут?
Не говоря ни слова, он сел в нескольких метрах от меня. Я смотрела прямо перед собой и видела какую-то жердь и маяк далеко на горизонте.
– Вы раньше работали на прибрежной линии? – сказал он по-немецки.
Я вдруг сообразила, что до сих пор говорила с немцами по-норвежски, ну то есть с Вильгельмом, а еще с гестаповцем, который устроил облаву в музыкальном салоне. Немецкий я знала, может, и не очень хорошо, но учила его в школе, да и вообще языки давались мне легко.
– У меня нет привычки выкладывать незнакомцам, где я раньше работала, – ответила я.
– Вообще-то меня интересует, можно ли спуститься в трюм из пассажирского коридора на нижней палубе, – сказал он. – Может быть, вы покажете.
Повернувшись к нему, я посмотрела прямо на кожаную повязку и живой, пристальный левый глаз.
Меня обдало холодом. На кого он работает?
– Я здесь не служу, – нервно ответила я. – Вам надо поговорить с первым помощником.
– Ах, – вздохнул он, – пойдут разговоры, народ напугается.
Он встал, снял офицерскую фуражку.
– Сообщите, если передумаете, госпожа Фалк.
Я долго сидела на скамейке. Странное настроение царило на борту, все будто косились друг на друга. Я хотела пройти на корму, но меня тотчас остановили немецкие военные полицейские, которые резко объявили, что кают-компания третьего класса открыта только для альпийских стрелков. По всей видимости, перевозка немецких войск на север сулила большие деньги.
В кают-компании первого класса я встретила Тура.
– Тебя не было, когда я проснулся, – сказал он ласковым голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Ты встала рано?
– Я ночевала с Улавом и нянькой. Мне как-то не по себе без него, я и сама не знала, до какой степени. – Я огляделась. – Пароход переполнен, корпус осел глубоко в воду, боюсь, как бы чего не случилось.
Он поднес к губам фарфоровую чашечку, корабль качнуло, и Тур облил себе руку и манжету горячим суррогатным кофе.
– Что это за разговоры?
– Вся кормовая палуба закрыта, там одни только немецкие альпийские стрелки, и я видела, сколько оружия и боеприпасов грузили на борт в Тронхейме.
Тур побледнел и нервно тряхнул головой.
– Вот чем ты занимаешься, чтобы пароходство получило еще больше прибыли? – тихо сказала я.
Он злился, но пока что держал себя в руках.
– Думаешь, билет на судно, тем более в люкс, можно купить за месячную зарплату в управлении портом? Когда я проверял последний раз, обычный билет стоил сто сорок пять крон. Тебе ясно, чего мне стоило получить этот люкс? И я говорю не только о деньгах, нет, деньги не главное.
– Пожалуй, тут есть проблема, – сказала я. Вытащила за нитку дымящийся пакетик с чаем, положила на ложку, потом повертела в воздухе. За окном бежали белопенные буруны. – С тех пор как родился Улав, ты почти не бывал с нами. И по-твоему, эта чертова каюта достаточное вознаграждение?
– Я работал, черт побери! – рявкнул Тур. – Каждый день работал, чтобы у тебя и у мальчика все было хорошо.
Он справился с собой, но руки чуточку дрожали.
– Я не желаю слушать про деньги, – сказала я.
– Мы женаты. С тех пор я даже не смотрел на других женщин. Хранил верность. Старался, чтобы все было хорошо, у нас, у тебя, у мальчонки. Я дал тебе все. Ты хоть понимаешь, что получила?
Я думала совсем о другом, он мог говорить что угодно, это ничего не значило.
– Мало того, – продолжал Тур. – Случись что со мной, ты унаследуешь значительную часть моего состояния, как записано в завещании от прошлого года. Но если ты будешь вести себя так, как сейчас, нам придется пересмотреть кой-какие детали.
– Мне страшно, – прошептала я.
Взгляд Тура мгновенно переменился, стал более мягким и понимающим.
– Не хочешь рассказать почему? – Он легонько погладил меня по предплечью.
– Трудно объяснить, – еле слышно выдавила я.
Ложь действеннее всего, если смешана с правдой, это я знала.
– За день до отъезда, – кашлянув, начала я, другим тоном, внезапно вернулся изысканный бергенский диалект, – я возвращалась домой из портовой конторы. И когда свернула за угол, ко мне вдруг подошел мужчина. Сказал, что меня держат под наблюдением. И что они заберут Улава, если я не сделаю так, как они скажут. Если не передам сигарету с микрофильмом человеку в музыкальном салоне.
– Надо было сказать мне, Вера.
– Меня предупредили, чтобы я молчала. Я встретила того человека. Короче говоря, в сигарете тайком пронесла микрофильм в Тронхейм. Мне было так страшно, Тур.
Он скривился:
– Ладно. Я ценю твою честность. Но у меня есть кое-что еще.
Он достал фотографию. Человек на снимке был без повязки на глазу, но сомневаться не приходилось: это Дитер.
