собой сфотографироваться. На обратном пути Мику взяли в оборот пышные тетеньки. Он поцеловал руку одной, потом второй, затем они сделали снимок вчетвером. Пьяному Мике казалось, что его любят, им восхищаются, по факту же тетки просто фотографировались с обезьянкой. Смотрел я на это, и хотелось встать и уйти, и чтобы все наши разбежались. Или просто я до неприличия трезв?

И Тирликас куда-то запропал. Уж не он ли уволок Радина на допрос? А, нет, вон он Радин на балкончике, и там же Колесо в компании дам. Пошел наш кореец по рукам!

Девушка прильнула ко мне и прошептала в ухо, переплела пальцы с моими:

— Думаю, о тебе не забыли. Просто время еще не пришло. А я буду помнить тебя всегда.

И снова она не лжет, но намерение дождаться меня прорывалось сквозь помехи. И все-таки что-то было не так, неправильно. Что? Как ни старался, я не мог этого уловить.

— А ты? — Энн заглянула в глаза. — Ты будешь обо мне помнить?

— Конечно, — ответил я, и это была истинная правда, мало того, я буду помнить каждую линию ее ладони, и рисунок радужки, и длину ресниц: память-то у меня фотографическая.

Заиграла медленная мелодия. Покачнувшись, Энн встала.

— Пригласи меня. Ощущение… странное гадкое ощущение, что это последний наш танец. Даже не так: последний мой танец.

— Не говори глупостей. У тебя вся жизнь впереди.

Я молча привлек ее к себе, и мы принялись топтаться по залу, уворачиваясь от красиво кружащихся пар. Закралась мысль, что в ялтинской больнице неисправен аппарат МРТ, а у Энн действительно что-то нехорошее, например, опухоль. И хорошо если доброкачественная.

Девушка расслабилась, положила голову мне на плечо и повернула лицо так, чтобы губами касаться уха. От нее пахло цветами.

Мне подумалось, что уже начало одиннадцатого, Дарина ждет моего звонка, а я тут… Что, собственно, тут? Энн с трудом ходит, однако силы для совращения у нее почему-то есть. Уж не симулирует ли она? И если симулирует, то зачем и для кого создает картинку? Нет, на заказ так не позеленеешь, и желания выдают: она хочет, чтобы не болело, и лишь изредка прорываются намерения, касаемые меня. Я немного отстранился от ее губ и снова ощутил недобрый взгляд. В этот раз народа на танцполе было много, и кто смотрел, понять не получилось.

— Спасибо, — прошелестела Энн, когда танец закончился, оперлась о мою руку, и мы направились к столику, куда расторопный официант перенес часть блюд.

Я поискал Погосяна, потому что больше враждебность излучать было некому, не нашел, глянул на свое отражение в стекле и под пальмой, подчеркнутой уличной подсветкой, заметил Дарину. И остолбенел. Конечно же, она видела, как мы танцевали и как Энн ко мне льнула. Но как она узнала? Название ресторана я ей… Погосян! Вот же крыса! Это он написал ей, что я тут иностранных девок пользую!

Дарина уходить не собиралась, видимо, хотела удостовериться, что Энн моя любовница, ждала, когда мы будем целоваться… Точнее нет, она ждала, что целоваться мы не будем и разойдемся в разные сторны.

Вспомнилось, как болельщиков отгоняли менты. Значит, и ее не впустили, вытолкали прочь. Как же некрасиво получилось: моя девочка там, может, пытается войти, но ее отфутболивают, а я тут с заморской красоткой зажигаю. Удивительно, как Дарина еще не психанула. Или психанула и ждет, когда мы выйдем, чтобы набить мне морду?

Что же делать? Дарина не поняла, что я ее заметил. Попытаюсь исправить ситуацию. Я достал телефон и написал: «Не получается вырваться. На меня повесили англичанку. У нее странная головная боль. Приезжай в ресторан «Гранд», очень поможешь, если взглянешь на нее и скажешь, что с ней. Встречу у входа».

Ответ пришел мгновенно:

«Вы спали?»

Я закрыл глаза, едва не шарахнулся, когда Энн меня погладила по руке.

— Что-то случилось?

И что отвечать? «Нет, дорогая, конечно нет». И вроде ложь невеликая, но я не хочу, чтобы она между нами стояла. Если написать правду, Рина точно психанет. Обязательно поговорю с ней об этом позже, сейчас — не время. И все-таки вопрос требовал ответа, и я написал: «Когда у меня появилась ты, остальные женщины остались в прошлом».

Я покосился на Энн, потирающую висок. А с ней что делать? Что если она на самом деле ко мне что-то испытывает? В это не очень верилось, и все же… Меньшим жертвуют ради большего, как бы цинично это ни звучало. Очень надеюсь, что здоровье заботит девушку больше, чем я, и она не сильно расстроится.

И плевать на Радина, на шпионские игры… Да на весь мир плевать, когда я могу потерять близкого человека. И лишь сейчас, рискуя потерять, я понял, как мне дорога Дарина.

«Я вообще-то уже здесь», — написала Рина.

В этот момент к нашему столику подошел Радин с грузной женщиной хабалистого вида, в атласном платье, открыл было рот, чтобы ее нам представить, но я поднялся и сказал:

— Товарищ Радин, какая удача, что вы подошли. Поручаю вам мисс Энн. Мне срочно надо отлучиться.

Если Дарина выслушает, не закатит истерику — точно женюсь. Но из всех знакомых девушек так поступила бы… никто. Даже Алена была очень ревнива, а тут не просто изменой, предательством попахивает. Если еще и живое оцепление приплюсовать…

Когда я вышел, здание все еще было оцеплено, но фанатов поблизости не наблюдалось. Мимо проходили пары и компании, в основном молодежь, Дарина стояла все там же под пальмой, глаза ее метали молнии. Я ринулся ей навстречу, желая обнять, но остановился в метре, ощущая ее отчужденность. Казалось, чем ближе я подходил, тем больше покалывало кожу от напряжения.

— Я понимаю, как это выглядит, — сказал я.

— Отлично, что понимаешь, — процедила она.

— Просто выслушай, — попросил я, — потом решишь, сворачивать мне шею или нет. Ты мне очень дорога. Дороже всех на свете, потому что мы — одно и то же, мы понимаем друг друга с полуслова и не любим лгать…

— Но тогда почему?! — взмолилась Дарина, и в ее глазах заблестели слезы.

Я шагнул к ней, сграбастал, прижал к себе, а потом поднял ее голову за подбородок и проговорил, глядя в глаза:

— Я не могу сказать. Нельзя. Думаю, ты догадываешься почему. Эта девушка — англичанка с русскими корнями. Англичанка. Понимаешь? — Дальше я уж шептал ей в ухо: — Может, и матч этот проходит в Ялте, потому что… Потому. Рина, есть вещи, которые говорить нельзя.

— Ты спал с ней! — шепнула она с упреком.

— Ты знаешь,