Шрифт:
Закладка:
«Покажем по телевидению, сделаем фотографию, и пусть идет себе с богом».
Вертолет сбросил обороты, грохот стих, земля наклонилась, поехала вбок, под брюхо кабины, а полковнику представилось бескрайнее небо, такое яркое и голубое, что вот-вот появятся ангелы.
— Подъезжаем, — крикнул летчик. — Будешь прыгать, Петрович? — И весело заржал.
— Мы свое отпрыгали, — проворчал Малышко. — Давай на ту полянку. За кустиками.
Сели незаметно. Без ударов и толчков. Словно опустились жопой на стул.
Когда заглушили двигатель и выпрыгнули на землю, первое, что поразило, после тишины и напоенного весенними ароматами воздуха. — необыкновенно ровная зелень травы.
А когда поднялись на пригорочек, Малышко обомлел. Нет, он видал просторы покруче. И в Африке, и в Южной Америке, но то, что увидел он здесь, не поддавалось описанию. Он хорошо помнил эти места, и речушку, и этот пригорочек. Лет пять назад, когда стоял на этом месте и так же смотрел вдаль, внизу расстилались девственные просторы, поля, леса. А теперь… Асфальт, трехэтажные коттеджи. Рядом на площадке сияют иномарки. Где были тростник да кваканье лягушек, голубеет пристань, и белоснежные моторки покачиваются на волнах с легким перезвоном цепей.
— Ай да Егорыч!
Именно к нему, Егорычу, другу и управителю охотничьего хозяйства, он и направлялся сейчас. Именно он, Егорыч, обещал помощь в розысках двойника, когда Малышко, получив задание и не зная с чего начать, позвонил ему из Кремля.
А вот и он сам! Бежит навстречу. Крепкий, румяный. Простецкая внешность, челка на лбу. Обыкновенный мужик, каких у нас на каждом шагу. У каждой пивной. Но ум, быстрота, хитрость!.. А костюм!! Серый, с переливами! А рубашка, а галстук в синий квадратик!
— Малышко! Малышок — друг сердечный!
И слились два друга в объятьях. И крепко, по-мужски, вдавил каждый родного товарища в богатырскую грудь. И чуть прикоснулись щека к щеке, и отодвинулись, и посмотрели друг другу в глаза…
Рассказ Малышки о друге — Егорыче
Познакомились давно, во времена кубинского кризиса. Когда ракеты везли. Он был главным по правому борту, я — по левому. В нем тогда сто было, во мне девяносто пять. Да еще с нами по пятьдесят ребят. Такие же мордовороты. Все в чешских плащах. В Калининграде перед погрузкой выдали. Все тогда было чешское. Пиво, одежда.
Ну, и мы… Америкашки хохочут, нас сверху, с вертолетов, снимают. У одного, до сих пор помню, курточка красная, зуб золотой блестит. Рожи строит, мол, какие же вы чехи?.. Потом, накликали беду, — Прага! Дубчек. Егорыч закладывал тайники с иностранным оружием, я находил. Что-то по времени перепутали, чуть не перестреляли друг друга. Он еще не заложил, а я уже появился… Прага — так, семечки. Красивая, зараза. Шпикачки — кнедлики. Сыр такой, сыр сякой… И что им не нравилось?.. Отвлекся… Потом — в Анголе, на партизанской тропе встретились. Не узнали друг друга. Он — черный, и я не хуже… Жара — ой-е-ей! А мы — в гуталине. Солнце шпарит до волдырей. Они лопаются… И — обхохочешься. Все лицо — в белый горошек. А потом, когда антинародные силы победили… Я — в «девятку», а Егорыч сюда, в охотничье хозяйство. Вроде бы тихая должность, но опасная оказалась. Лихие охотники к нему приезжали. Особенно Хонеккера боялись, царствие ему небесное. Как-то с Гусаком по просеке идут, вдруг — утка… Гусак немного впереди, метрах в семи. И утка из болотца вылетает… Хонеккер — ба-бах! Из двух стволов. Сантиметров двадцать чешский народ тогда от похоронки спасли. Да еще Егорыч. Выпрыгнул из кустов, ружьишко у немецкого командос выбил. А может, зря?.. Может, их «бархатная» революция тогда бы и началась?
Могучий «Додж», на литых рифленых шинах, со всякими полированными «примочками», мчал Малышко и капитана Кузина по просторам акционерного общества «Русь необъятная». Хвост пыли за ними напоминал, что не все еще заасфальтировано, что Русь действительно необъятная и пыли в ней хватит не на одно поколение.
Егорыч рассказывал взахлеб о своей новой деятельности:
— Зачем, понимаешь, зависеть от погоды, от урожая? За границей сельское хозяйство — не чета нашему. А мест таких нет. Вот где деньги зарыты. У них, в Европе, не продохнуть — тесно. А у нас — красота, просторы. Вот и весь севооборот. Понял?.. Поле для гольфа видел? А раньше там картошка росла… А слева — палаточный городок, видишь? Ну, где овес сажали. Это для школьников из Арабских Эмиратов. Летом у них жара, а здесь рай. Пусть за валюту подышат. В речке искупаются. Скоро коттеджи для япошек строить начнем. Они от наших далей с ума сходят. С дозиметрами ходят, ищут подвоха. Ни людей, ни радиации. Понять не могут, только языком цокают. Я раньше косеньких не любил — китайцами всех считал. Но когда «бабки» их увидал, сам бы операцию на глазах сделал. И труженики села довольны. Кто официантом работает, кто горничной… В тепле, в чистоте. Не надо в грязи с рассвета до заката копаться. Из соседних мест к нам просятся. «Прими, Егорыч, в свое акционерное». И приму. Всех приму. «Имени XX съезда» приму. И «Путь Октября». Всех! А в соседней деревеньке Черная Грязь — комплекс для особо богатых открою. Там — клопы, тараканы. Их представитель приезжал, в полном кайфе! Восемнадцатый век — путешествие в прошлое! Где коровник был — ночной клуб. А коров порезали. Молоко, знаешь, у датчан дешевле. Ни посредников, ни налогов. Прямые поставки. Вчера из Смоленской области приезжали. «Переведи, говорят, и нас на валюту». И переведу! Если как следует взяться — всю страну можно перевести. Вот житуха начнется!
«Додж» подкатил к деревенской улочке, дома с обеих сторон были заколочены. Лишь один, на окраине, казался жилым и ухоженным.
— Здесь твой чудик живет, — сказал Егорыч. — Неплохой мужик, но немного того. На сходстве своем… Не буду наговаривать, сам увидишь. Обратно ты как? А может, останешься?.. Здесь такие куколки бродят!
И, наклонившись к уху, зашептал:
— Я дом тут, понимаешь, хочу специальный открыть. Для холостяков… Бизнес —
