Шрифт:
Закладка:
Мне хочется кончить соображениями о Доме Центра в Париже, о котором прочла Вам в моем обращении мисс Лихтман. Пусть никто не подумает, что и это мое предложение имело бы какой-либо аспект блефа. Я твердо верю, если мы приложим наши искренние усилия мысли, то и это будет вовсе не мечта, но еще одно полезное дело[955], и никакая г-жа Дедлей не будет в состоянии упрекнуть нас в блефе и меркантильности. Не подумайте, что, упоминая миссис Дедлей, я сержусь на нее. Нет, я глубоко скорблю, что вместо внутреннего улучшения дел она внесла смущение умов. Но Вы, как опытный предводитель, знаете эти человеческие препятствия, и также мы с Вами знаем, что поверх человеческих решений и суждений существует то Высшее, Божественное, которое во благих делах каждое препятствие обращает в возможность.
Всегда верный Вам,
286
Н. К. Рерих — М. А. Таубе
№ 2
14 января 1932 г.[ «Урусвати»]
Совершенно доверительно
Дорогой Михаил Александрович,
Мы получили пока Вашу карточку из Рима, но письмо из Парижа, о котором Вы пишете, еще не дошло. Между тем из письма мадам де Во и из письма г-жи Дедлей мы узнали о разных соображениях, сообщенных Вами и обсужденных в Центре в присутствии г-жи Дедлей. Чтобы не возвращаться к ней, совершенно доверительно скажу Вам ее характеристику, из которой Вы увидите, почему мы так огорчены, что именно она сделалась административной участницей внутренних и издательских дел. Впервые г-жа Дедлей пришла ко мне в Нью-Йорке, в 1930 году [и] вступила в число членов Общества, но никогда ни в какие административные должности не была избрана и никто ее советами не пользовался, тем более что о ней стало известно, что она была в психической лечебнице и иногда называла себя необычными именами. К ней так и отнеслись бережно, ничем не расстраивая ее. При первом же со мною знакомстве она сообщила мне свою тайну, что она Майтрейя, великая Матерь Мира, на что я мог только посоветовать ей никому не открывать столь важной «тайны». Но на другой же день она пришла ко мне с повинной, говоря, что что-то на нее нашло и она выдала эту же тайну совершенно постороннему для нее человеку. Из этого эпизода Вы можете заключить о положении административных дел в руках этой очень симпатичной, но совершенно безответственной особы. Привожу Вам этот эпизод, чтобы показать, насколько мы огорчены тем, что именно она сделалась конфиденткой[956] мадам де Во и как бы призвана к административным делам.
Из ее письма мы узнали о чьем-то недовольстве объявлением наших кампэньс на будущее Десятилетие. Как Вы могли видеть, каждая кампэнь имеет свое определенное культурное назначение. В течение первого Десятилетия происходили такие же кампании, но, за отсутствием периодического Органа, они оставались в пределах Совета Учреждений, теперь же, раз имеется Орган, то вполне естественно объявление этих общественных фондов, управление которыми поставлено настолько точно, что в каждом Комитете имеется свой особый казначей, ничем не связанный с Администрацией Учреждений. Вы, как человек общественный, вполне оцените как Культурное задание этой программы, так и желание поставить ее наиболее общественным образом; такая постановка, именно, исключает всякое название коммерческого учреждения, ибо кто же назовет коммерческим предприятием изучение медицинских трав, исследований мер борьбы против рака, или археологические работы, или Международные выставки, или Школу Объединенных Искусств, где каждый участник, естественно, должен быть оплачен, ибо никто не может отдать свои специальные труды даром, не имея особых средств к жизни. И без того Вы знаете, что оплата Культурного Труда непомерно низка как в Европе, так и в Америке, где сейчас каждый профессиональный рабочий неизмеримо лучше обставлен, нежели культурные деятели. Но всякий знает, что деньги в готовом виде с неба не валятся. Решительно все Музеи и Университеты являются общественными Учреждениями, и составление фондов этих Учреждений совершенно естественно частными пожертвованиями, проистекающими от кампэньс. Впрочем, не только в Америке, но и в любой другой стране пожертвования принимаются очень охотно. Так, Вы, вероятно, знаете, что самой значительной статьей прихода Евгеньевской Общины в Петербурге был доход от открытых писем, пожертвованных художниками, но никто, как Вы знаете, не обвинял Евгеньевскую Общину в меркантильности. Могу говорить об этом как бывший член комитета Общины, знающий положение этого дела. Таким образом, чьи-то нападки в этом смысле являются или очередным злом, или завистью, или невежеством; которое из трех «украшений» лучше, предоставим судить Истории.
Г-жа Дедлей сообщила мне четыре желательных пункта, якобы порученных ей сообщить мне; даже в этом сказывается ее болезненное преувеличение, ибо неужели Вы или мадам де Во не могли сделать это гораздо лучше и ближе? Сегодня же мы приостановили рассылку Бюллетеня за пределы Америки. Предложили помещать сведения из Парижа лишь те, которые будут подписаны Вами, Мадам де Во и Шклявером, при этом помещать их вербатим, без каких бы то ни было толкований. Третий пункт, сообщенный г-жою Дедлей о помещении статей, написанных европейскими лидерами, с «симпатичными» биографическими данными, был уже давно предложен мною. Эти меры, т. е. три Ваши подписи под посылаемыми сведениями, избавляют от четвертого пункта г-жи Дедлей, а именно от назначения особого соредактора (конечно, Ваши подписи не будут напечатаны, кроме случая, если Вы такое напечатание укажете).
Конечно, кроме неизбежных указанных нападок могут появиться совершенно вредные нападки политического характера. Так, например, мы только что задержали статью Шкл[явера] о разрушении большевиками Храма Христа Спасителя. Конечно, не может быть двух мнений, что это акт мерзкий и вандальский, но невозможно делать Бюллетень деятельности Музея полемическою ареною, что вовлечет нас в еще большие осложнения. Конечно, всякие такие расстраивающие соображения не доводите до сведения мадам де Во, не будем отяжелять часто болезненное состояние, вызываемое
