почувствовал, как мне хотелось есть…

И я с жадностью принялся за твёрдый, пахнувший керосином сухарь и съел его с удовольствием…

Солнце давно уже клонилось к западу и вдруг исчезло за высокими горами. Стало темно. В небе зажглись звёзды. Луна ещё не всходила…

Мы остановились.

Мне показалось, что остановились мы как раз в ту минуту, когда последние мои силы истощились, и я больше не мог сделать ни шагу.

Я не опустился, а буквально повалился на песок, растянулся на нём и закрыл глаза.

Боль в ногах была похожа на зубную. Сердце сильно билось, в виски стучало.

Как только закрыл я глаза, так с поразительной ясностью представилась мне картина нападения на пароход. Замелькали голые руки, чёрные лица, и я увидел снова свалку со всеми подробностями: как будто она вторично происходила вокруг меня…

Голова закружилась. Я поднял веки. Надо мной блестели тихие звёзды чужого мне южного неба, ещё более прекрасного, чем северное. В самой середине горело яркое созвездие Скорпиона с изогнутым хвостом и лучистым, заметно светящимся глазом.

Черномазые разложили костёр и прилаживали котелок над ним.

Мысли у меня путались, но я старался сообразить, остановились ли мы на ночлег или только для отдыха, после которого опять начнётся для меня пытка ходьбы?

Подняться и снова идти я был решительно не в состоянии.

Пусть делают со мной, что хотят — я не встану, и не только не встану, не шевельнусь даже, потому что и подумать не могу о малейшем движении.

Ноги и руки у меня были налиты, словно свинцом.

«Пусть меня бьют, — думал я со злобой, доставлявшей мне даже своего рода удовольствие, — пусть делают, что хотят, со мной — я не тронусь!..»

Меня, однако, не тревожили, словно забыли обо мне.

С верблюдов снимали вьюки, распаковывали их и доставали ковры. Было похоже на то, что мы заночуем здесь.

«Слава Богу! Но завтра снова идти!»

«Завтра», однако, было не близко. До завтра оставалось несколько часов, в течение которых, вероятно, меня не тронут…

Глаза снова сомкнулись, и на этот раз так, что я не мог уже и их открыть. Шевельнуть веком не мог я от усталости и заснул, думая о том, что завтра снова станет жечь яркое солнце и снова мне придётся идти…

Заснув, я погрузился в состояние полного забытья, которое продолжается очень долго. Я ничего не видел, ничего не чувствовал, ничего не ощущал.

Потом мне привиделся сон, довольно беспорядочный и нелепый: передо мною тянулись рельсы железной дороги бесконечной, уходящей в пространство нитью. Под рельсами лежали шпалы, ровные и обточенные, словно они были сделаны, как фортепианные клавиши, из слоновой кости. И вот я должен был идти по этим клавишам, но сколько ни шёл, всё-таки не подвигался. Клавиши бежали вперёд под моими ногами и оставляли меня на прежнем месте…

И вдруг взошло солнце и ослепительно блеснуло мне прямо в глаза…

Я открыл их.

XII

Я открыл глаза и сощурился от ослепительного блеска, только это было не солнце, а электрическая лампочка.

Я лежал на мягком тюфяке в каком-то странном, очень узеньком, но вместе с тем очень уютном помещении. Это было что-то среднее между каютой, каретой и отделением вагона.

Двое людей, оборотись ко мне спиной, стояли нагнувшись над столом-полочкой, на котором были разложены бумаги, и спорили.

Они говорили по-английски. Речь у них шла о каких-то вычислениях, касающихся тяжести и соответственной силы для её подъёма.

Ни черномазых, ни их костра, ни звёздного неба не было… Рельс и клавишей тоже.

Я знал, что черномазые были наяву, а рельсы и клавиши во сне, но не мог никак понять, в грёзах или в действительности было то, что я видел теперь перед своими глазами.

Я совершенно определённо чувствовал под собой мягкий тюфяк, видел свет электрической лампочки, слышал разговор двух людей, но вместе с тем помещение, в котором я очутился, было совсем не похоже на что-нибудь виденное мною до сих пор, и если это не во сне, то каким образом попал я сюда прямо с ночлега в пустыне, куда загнали меня насильно?

Я попробовал ущипнуть себя. Щипок вызвал ясное ощущение боли, как это бывает, только когда бодрствуешь…

Нет, я не спал.

Мне пришло в голову, что я галлюцинирую. Правда, о такой реальной галлюцинации я не слыхал и не читал никогда, но объяснение это мне казалось самым подходящим… Некоторое время я боялся шевельнуться, даже дохнуть…

Я опасался, что при движении моём галлюцинация исчезнет, и я снова увижу тогда пустыню, костёр и моих мучителей, черномазых.

Несмотря, однако, на это опасение, или именно вследствие него (так уж странно устроен человек), я почти сейчас же постарался, чтобы галлюцинация исчезла. Мне захотелось проверить себя. Я резко двинулся и кашлянул.

— Проснулся! — сказал один из разговаривавших, не оборачиваясь.

Другой обернулся и поглядел на меня. Лицо у него было не старое, с белокурыми усами и умными серыми глазами.

Он приблизился ко мне, пощупал мне голову, вернулся к столику, взял с него фарфоровую кружку и подал мне её…

— Пейте!..

Когда он отходил от столика, я заметил, что над этим столом был целый ряд всевозможных кнопок, рычагов и рукояток.

В кружке оказался крепкий, наварный бульон, похожий скорее на эссенцию.

Я выпил его с удовольствием.

— Пора опускаться, — сказал в это время стоявший ко мне спиною у стола.

— Сейчас! — ответил белокурый, оставил меня и начал повёртывать рычаги и рукоятки над столом.

Другой низко нагнулся над вделанной в стол трубою…

Они начали обмениваться отрывочными и совершенно непонятными для меня словами, похожими по своей краткости на междометия…

— Гоп!

— Тран…

— Вир…

— Вир, вир, гоп!..

«Неужели мне всё это представляется только?» — подумал я.

Эти восклицания, повторяющиеся и бессмысленные, были очень похожи на звуки, чудящиеся в бреду…

Впечатление бреда усиливалось ещё непрерывным гулом, стоявшим где-то близко, словно кругом меня. Я только что распознал этот гул и, распознав его, стал прислушиваться.

Гудело с завыванием, словно ветер в трубе зимою во время вьюги…

И как бы на фоне этого гула продолжали раздаваться непонятные возгласы:

— Вир…

— Трон…

— Лёч!..

— Трон… Вир!!..

«Нет, это бред, это бред», — решил я и вдруг, ощутив страстное желание услышать свой голос, запел…

Я запел тривиальный мотив шансонетки, но мне показалось, что он удивительно подходил к непрерывному гулу, стоявшему у меня в ушах…

Белокурый обернулся ко мне и повелительно произнёс: — Тссс!..

Я замолк.

Повертев рычаги и рукоятки, он снова приблизился