Шрифт:
Закладка:
Анна Аркадьевна Елистратова – воплощение академической выучки и осведомленности. Если нечто написанное мной поступало к ней на отзыв, у меня в душе скребли кошки: «З-замечаний наделает». Зато уж никто не сомневался в моей учености, когда елистратовские замечания оказывались учтены. Такого знатока английской и американской литературы, по-моему, не было ни у англичан, ни у американцев. Однажды я застал её за перечитыванием прозаика позапрошлого столетия, которого и у англичан уже никто не читал. Знала Фолкнера на зубок, когда о нём и слышно ещё не было. И куда же всё это ушло? Первым заданием, которое я получил, когда меня приняли на работу в ИМЛИ, была вычитка с машинки елистратовской рукописи. Как я страдал, мучился, вопрошая судьбу, за что мне такое наказание? О чём это всё? Хорошо бы простить романтикам их реакционность. На что тратилась учёность! Лицо Романа, человека неробкого, стало, однако, бледным до белизны, когда во время одного из заседаний кто-то решился заметить, что русофобию можно вычитать, как это делали нацисты, из Достоевского. И способный в полемике раздавить оппонента, как клопа, Роман замял разговор. Приемлемо было передовое и гуманистическое! Не случай – непрерывное неназывание вещей своими именами и уход от проблем.
Универсально? Мировые процессы не знают границ, дух времени объемлет шар земной и проникает сквозь любые заслоны. «Знаешь, что принесло мне здесь самое большое разочарование? – признался в разговоре со мной один из эмигрантов так называемой «третьей волны». – Британская энциклопедия». Но чтобы подобное разочарование пережить, надо выехать, как бывало у нас со времен Фонвизина. Читая и читая ту же «Британику», ловишь себя на мысли, что искомого не обнаруживаешь, обилие сведений – разумеется, однако по ходу длительного пользования начинаешь замечать манипулирование фактами, отбор, умолчания и отсутствие содержательных объяснений, причем, от издания к изданию – всё хуже.
А у нас, в мои времена, вещи не назывались своими именами, делали вид, будто множества вещей не существует. Теперь я вижу: умалчиваний предостаточно и на Западе. Если меня спросить, что отличает современное Западное мышление, я в меру своего опыта скажу: «Вишневый сад»! – давным-давно признал Бернард Шоу, его «Дом, где разбиваются сердца» – вариация на тему чеховской последней пьесы о нежелании понимать. Бегут от смысла, стараясь не понять происходящее.
Однако на Западе есть всё, хотя иного как бы и не существует: никому не нужно, но если понадобится, можно найти и знающих, и понимающих. У нас не найдешь и не достанешь. Как при Отцах Церкви: проблема воли Божьей не решается, а отрицается само существование проблемы. Читали же мы, что ни организованной преступности, ни проституции у нас нет, проблема свободы разрешена, отчуждение изжито, и о противоречиях социализма заговорили, когда разбираться в противоречиях было поздно.
«Противоречия социализма» – сборник, оказывается, был издан в 1974 году в Ереване задолго до конца нашего социализма. Значит, такими вопросами задавались? Под сурдину и по республикам. Мне удалось в один ереванский литературный сборник втиснуть статью о назывании вещей своими именами[143], однако о «Противоречиях социализма» я и не слышал. Глазам не верил, когда в американском магазине русской книги «Противоречия» отдали мне даром за отсутствием спроса.
«Мы так вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе».
Ещё до Двадцатого Съезда, осудившего сталинский культ, на факультете появилось едва заметное объявление о защите на тему «Роль народа в русской литературе», диссертант – Светлана Иосифовна Аллилуева, дочь вождя. Позднее я узнал название её диссертации: «Развитие передовых традиций русского реализма в советском романе». В названии нет народа, но в объявлении был и бросался в глаза народ, потому и обратил я внимание на невзрачную бумажку, приколотую к стене. Самодельная афиша выражала суть диссертации, написанной дочерью диктатора, неточное заглавие соответствовало послесталинским настроениям и предсказывало грядущий сдвиг государственного курса, когда нам скажут: не вожди, а народ играет решающую роль.
Светлана Иосифовна была старше нас, в Университете её не встречал и на защиту, как обычно, в силу моей занятости не пошёл, не до того мне было, не думал, что судьба, сделав нас соучениками в МГУ, сделает и сотрудниками одного и того же учреждения, даже протанцуем мы вместе с ней Новогодний вальс, хотя не уверен, получался ли у меня вальс. Когда Аллилуева выехала и за кордоном опубликовала книгу откровений, Косыгин назвал её неуравновешенной, об этом мы в газетах читали, но в ИМЛИ о неуравновешенности не было и слышно. Не потому, что боялись, а не о чем было говорить. Судя по разговорам, какие у нас состоялись с ней, Светлана Иосифовна была совершенно уравновешенной. Раздавлена судьбой – это совсем другое дело. Манерой держаться напоминала то существо из сказки Киплинга, что крадется вдоль стены и страшится выйти на середину комнаты. Так и вижу её стремящейся проскользнуть по коридору незамеченной. Казалось, боится заявить о себе. Боится от неведения, существует ли она вне гигантской тени, что висит над ней.
Если Генри Адамс, потомок отцов американской демократии, усомнился в «демократической догме», то дочь Сталина отвергла коммунизм. Она бежала от своего наследия, но, душа мятущаяся и заблудшая, замены не нашла. «I don’t live the way I want to» – незадолго до смерти написала она по-английски. – «Живу не так, как хотела бы»[144]. Некрологи, посвященные ей в американской печати, были обширными, с подробным описанием последних лет её жизни: метания, блуждания, уход в степь на американском Среднем Западе, одинокое существование без удобств в потрепанном миниавтобусе, что-то цыганское. В книге она сама говорит о своих индийско-цыганских корнях со стороны матери. Говорит, и достаточно определенно, что покончившая самоубийством мать была-таки подвержена приступам маниакально-депрессивного психоза. Не отвергает она и мнения своего отца, который был убежден, что его жена оборвала свою жизнь, начитавшись «Зеленой шляпы». Читала ли Светлана Иосифовна этот роман? До сих пор пользуется спросом: в ближайшей от меня библиотеке книгу зачитали, пришлось выписать по межбиблиотечному абонементу – книга пришла из другого города.
Предпотерянное поколение – вот о ком эта книга 1923 года. Автор, Тигран Куюмджян, родился в Болгарии, но из страны уехал перед Первой мировой войной и поэтому не попал на фронт, в Англии стал Майклом Арленом. Ради рекламы издательские аннотации, как часто бывает, перетолковывают его книгу, представляя героиню женщиной-вамп, la femme fatale, ненасытная
