Я это вижу.

На мгновение Бенсон выглядит смущенным.

– Пойдемте, нам лучше вернуться и пойти в выделенную нам комнату, или Патриция отправит за нами поисковую группу.

Он ведет меня назад к приемной, Патриция на самом деле немного нервничает. При виде нас она улыбается, и облегчение явно слышится в ее голосе.

– А, очень хорошо, что вы вернулись. Сейчас вы можете пройти… – Она не заканчивает фразу.

В комнате для встреч доктор Бенсон усаживается и расстегивает несколько пуговиц на пальто, но не снимает его.

Я снимаю пальто, устраиваюсь напротив него и кладу руки на стол.

– По телефону вы сказали, что, возможно, сможете мне помочь.

– Ну… – Бенсон теперь выглядит робко и сконфуженно. – Я не уверен, в какой степени я на самом деле могу помочь. Понимаете, как я вам уже сказал на автостоянке, я больше не являюсь практикующим врачом. Я… уволился сам до того, как меня уволили.

– Понятно, – произношу я ровным тоном, несмотря на испытанный шок. – Могу ли я спросить, почему вы не посчитали нужным сказать мне это вчера?

По крайней мере, ему хватает такта выглядеть смущенным.

– Я хотел получить возможность полностью объяснить положение вещей, лично. Должен признаться, я пришел в немалое возбуждение от того, что услышал от вас. Я подумал, что вы, возможно, откажетесь со мной встречаться, если будете знать все.

Я тут же падаю духом. Врун и шарлатан, как я и опасалась. Но он прав: я здесь и вполне могу выслушать все, что ему есть сказать.

– Продолжайте, – предлагаю я, делая маленький глоток кофе. – Я слушаю.

Бенсон улыбается и кивает.

– Итак. Как вам уже известно, я врач… был врачом. На самом деле психиатром. Давно. Я работал с детьми, занимался широким кругом проблем, от расстройств пищевого поведения до шизофрении. Во многом так, как занимаются в этом месте. Но меня всегда интересовали паранормальные явления. Это звучит странно, я знаю. Врач, ученый, который верит в призраков и вампиров. Эти две части меня всегда плохо сочетались друг с другом. Мое образование, моя работа боролись с любопытством к неизведанному, к тому, что наука не может объяснить. Я никогда не обсуждал эти вещи с моими коллегами. Они все были учеными, и никто из них не захотел бы участвовать в подобных дебатах. И кто мог их винить? Масса людей признаются в своей вере в паранормальное, если им задают прямой вопрос, но обычно люди просто смеются, а иногда и глумятся над всем, что не могут объяснить, всем, что они не видели своими собственными глазами и не почувствовали сами. Даже если им предоставляют неопровержимые доказательства, они качают головами и заявляют, что должно быть какое-то другое объяснение – даже если они сами не могут его дать! Меня раздражает зашоренность, закостенелость, а ведь люди часто бывают такими.

Я ерзаю на своем стуле, мне не по себе. Я вспоминаю, как сама подсмеивалась над мисс Гилберт, когда она сидела у меня в гостиной, умоляя меня взглянуть на ситуацию широко раскрытыми глазами, непредубежденно.

– Но вы, конечно, понимаете, почему люди проявляют такой скептицизм? Ведь существует так мало доказательств паранормального.

– Ага! – Бенсон ударяет ладонью по столу, а затем радостно показывает на меня пальцем, словно я только что доказала его слова. – Вот в этом-то все и дело! Есть доказательства, всегда были доказательства, но люди отказываются их видеть. Они предполагают, что они сфальсифицированы или что есть какие-то рациональные объяснения, словно для них невыносима мысль о том, что в этом мире есть вещи, которые не может объяснить наука. Тем не менее, несмотря на все насмешки и отрицание, мы как раса очарованы паранормальным. Вы только посмотрите программы, которые показывают по телевизору, наши фильмы. Нас интригует то, что мы не можем объяснить, и тем не менее мы отказываемся верить, что подобные вещи могут происходить в реальной жизни.

По мере того, как Бенсон говорит, его лицо становится все более красным, а голос все громче и громче. Очевидно, что он страстно увлечен этой темой, и несмотря на тот факт, что его вынудили уйти из психиатрии, я начинаю в него верить – и надеяться, что он поверит мне.

– Итак, – он откидывается на спинку стула и откашливается, – я продолжал увлекаться паранормальными явлениями, хотя и держал свой интерес в тайне. До тех пор, пока мне не предложили заняться Джеммой Эндрюс.

Я бросаю взгляд в угол комнаты, ожидая увидеть одну из многочисленных камер системы видеонаблюдения, которая сфокусируется на нас после упоминания имени и фамилии одной из пациенток. Бенсон видит, куда я смотрю.

– Не беспокойтесь, – говорит он мне. – Это комната для личных встреч. Она звуконепроницаемая, нас здесь никто не услышит.

Я киваю.

– Вы можете рассказать мне про Джемму?

Он опускает глаза в стол.

– Должен признать, что это не лучший случай в моей медицинской практике. Мне даже стыдно из-за того, как все получилось. Как вы, вероятно, догадались, я ушел из психиатрии именно из-за Джеммы. А случившееся – это причина моих еженедельных приходов сюда. Я ее навещаю.

Я молчу, жду, когда он нарушит тишину. Бенсон должен знать про этот трюк, он же психиатр, но он все равно срабатывает.

– Родители Джеммы связались со мной весной 2009 года. Их беспокоило ее поведение после автомобильной аварии, которая случилась за год до этого. Тогда погибла ее младшая сестра.

«Потеря и травма, как и у Элли», – думаю я, но не решаюсь его прервать.

– Продолжайте, – вместо этого подбадриваю я.

– У Джеммы появилась склонность к вспышкам злобы. Она несколько раз в ярости громила свою комнату. Подобное поведение было совершенно для нее нетипично. Девяносто процентов времени она была спокойной, прилежной, вежливой, хорошо воспитанной девочкой. До потери сестры у нее никогда не возникало проблем в школе, да она едва ли когда-то произнесла грубое слово.

– Но, несомненно, что-то подобное следует ожидать после такой утраты? – замечаю я. – Мне это кажется одной из стадий принятия горя, как по учебнику. Чувство вины переходит в гнев. Она чувствует себя виноватой из-за того, что осталась жива, пропускает это через себя, а потом гнев требует выхода.

– Именно так я и подумал вначале, – кивает Бенсон. – И я согласился поработать с Джеммой, помочь ей справиться с горем, и помочь ее семье обеспечить приемлемые выходы для выплескивания гнева. К сожалению, я с самого начала не имел полной информации. И только во время третьего сеанса с Джеммой я понял, что, вполне возможно, имею дело с совсем другим случаем, а не стандартным циклом скорби.

Он замолкает, погружается в