до конца правдиво? А правдивость начинается в тот момент, когда мы, становясь перед Богом, ставим себе вопрос: кто я перед лицом Того, с Кем я сейчас вступаю в беседу? На самом ли деле я хочу с Ним встретиться лицом к лицу, влечет ли меня к Нему мое сердце? Открыт ли мой ум? Что общего между мной и Тем, к Которому я обращаюсь?.. И если мы обнаруживаем, что общего между нами ничего нет или слишком мало, то и молитва непременно будет или неправдивая, или слабая, бессильная, не выражающая собой человека. Я долго настаиваю на этом, потому что это очень важная черта молитвы: мы должны быть правдивы до конца.

Встает тогда вопрос о том, какими словами молиться. Почему, например, в церкви молятся все чужими словами, то есть словами святых, словами, которые сложились за столетия из поколения в поколение? Можно ли такими словами молиться правдиво? Да, можно! Только для того, чтобы это было правдивой молитвой, надо с людьми, которые молились столетия до нас всей душой, всем умом, всей крепостью, всем криком души, разделить тот опыт познания Бога и опыт человеческой жизни, из которых эти молитвы родились. Святые молитв не выдумывали; молитвы у них вырывались по нужде: или радость, или горе, или покаяние, или тоска оставленности, или просто – потому что и они настоящие, подлинные люди – опасность, перед которой они находились, вызвала эти молитвы, вырвала их из души. И если мы хотим этими словами молиться, мы должны приобщиться к их чувствам и опыту.

Как же это сделать? Можем ли мы перенестись на столетия назад? Нет, не можем; но есть где-то в нас один основной человеческий опыт, который нас с ними соединяет: мы люди, какими были они, мы ищем Бога, Того же Самого, Которого они искали, Которого они нашли; борьба, которая в нас происходит – та же самая, что и борьба, которая раздирала их души. И мы можем от них научиться молитве, так же как совершенно в другой области мы расширяем свое познание, углубляем его, приобщаемся к опыту, который иначе был бы для нас недостижим, когда вслушиваемся в музыкальные произведения великих мастеров, когда вглядываемся в картины великих мастеров. Они жили той же жизнью, что и мы; только они воспринимали ее с утонченностью и глубиной, которые нам не всегда доступны; а через их произведения мы приобщаемся к пониманию, которого у нас иначе не было бы.

Вот почему нам надо соединить жизнь и молитву, слить их в одно, чтобы жизнь нам давала пищу для молитвы и, с другой стороны, чтобы наша жизнь была выражением правдивости нашей молитвы.

* * *

В прошлой беседе я говорил о том, что за неимением глубокого личного религиозного опыта, мы можем молиться молитвами, которые вырвались из душ святых. Но сразу встает вопрос о том, как приобщиться не словам – это не трудно, а тому опыту, который содержится в этих молитвах. Я уже давал в пример, что мы можем сделать это так же, как когда вслушиваемся в великие произведения музыкальных композиторов. Во всех отношениях они превосходят наш опыт. Не только в чисто музыкальном отношении, конечно; но их восприятие мира, глубина их чуткости, способность это восприятие мира выразить звуком, гармонией, внести такую дисгармонию, которая не разрывает смысл и строй, а наоборот, подчеркивает его и делает картину жизни и опыта реальной – вот эти свойства мы можем у них воспринять. У нас их нет, мы не часто так воспринимаем жизнь, как они. Вот таким же образом мы можем влиться в молитву святых.

Я могу это, может быть, также изъяснить другим примером. Бывает, что ребенок забыт где-нибудь в углу гостиной, когда разговаривают взрослые. Он слушает; сначала он слушает речь взрослых, и она ему кажется непонятной, нелепой: что это они все говорят о вещах, совершенно ему недоступных! Потом вдруг кто-то заговорил, и ему все стало понятно: этот человек рассказывает что-то, и через этот рассказ до ребенка доходит понимание жизни этого человека, он что-то может уловить, он слушает и всей душой отзывается: да, совершенно верно, это так, это так!.. Потом речь снова делается «взрослой», и он перестает понимать. А минутами взрослые говорят такие вещи, которые он никак не может воспринять, которые не только превосходят его опыт, но и идут вразрез с его опытом.

Так бывает с нами, когда мы вчитываемся и вслушиваемся в молитвы святых. Они – как взрослые, мы – как дети. Их опыт иногда бесконечно превосходит наш. Но если мы только станем слушать внимательно, с интересом – не стараясь приспособиться, а стараясь понять все, что нам доступно, и отреагировать на то, что нам недоступно, то наша молитва будет все глубже, утонченнее и правдивее. Минутами, отвечая, отзываясь на молитву святого, мы скажем: «Аминь!» – что значит: «Да, да, это правда! Всей душой я с этим согласен!» Минутами его молитва станет нам непонятна, и тогда мы можем сказать: Господи – не понимаю! Как же это возможно?.. Минутами такое выражение как «я самый большой грешник на земле», исходящее из уст человека, о котором мы знаем, что он святой, нам кажется совершенно нелепым, и мы скажем: Господи, это не может быть, и я этого о себе сказать не могу, я не чувствую себя грешным!.. Вот тогда наша молитва будет правдива, тогда мы сможем приступить к молитвам святых, не стараясь влиться к них искусственно, сделать вид, будто все эти слова – мои собственные, а употребить их так, чтобы о себе сказать правду и от святого узнать больше правды, чем до сих пор мы знали. Тогда наше сознание расширится, мы начнем понимать больше, чем мы понимали, мы будем понимать хотя бы то, что есть люди, у которых опыт глубже и больше нашего, как мы это понимаем, когда вслушиваемся в прекрасную музыку или вглядываемся в картину великого мастера. В следующей беседе я скажу еще немножко больше об этом, а пока подумайте о тех молитвах, которые вы знаете, и примерьтесь к ним, попробуйте узнать тех людей, которые их писали, из их слов, из их опыта.

* * *

В прошлой беседе я говорил о том, как мы можем влиться в опыт святых, вчитываясь, вслушиваясь в молитвы, которые они составили из глубины этого своего опыта: опыта познания Бога, жизни с Ним и своего глубокого человеческого опыта. Я сравнивал это приобщение к их опыту с тем, как