— Да, и их тоже. Почти все, что я написал, было во времена учебы в ГИТИСе, и тогда я уже жил тут. Здесь мне пришло много бизнес-идей для развития театра, решений для спектакля. А еще тут я много читаю. Летом, когда хорошая погода, ко мне часто птицы прилетают, и мне это нравится. Я их подкармливаю.

Элли смотрела на меня, как на инопланетянина. Чему она удивляется? Что мне хорошо в том месте, где другие чувствуют себя некомфортно? Или тому, что я радуюсь прилетающим птицам?

Так и не пояснив ничего, Элли слегка улыбнулась и снова отвернулась. А ответила она вовсе не то, что я ожидал услышать.

— Тогда жаль, что сейчас идет дождь.

— Да, жаль, — ответил я и замолчал, не желая почему-то говорить, что она обязательно окажется здесь еще не раз, в хорошую погоду тоже. Только вряд ли мы будем здесь читать.

Мы немного помолчали, думая каждый о своем, но тут Элли заговорила снова.

— Арт, скажи, зачем ты убил Катерину? — внезапн вопрос застал меня врасплох, выдернул из приятных мечтаний.

— В смысле? — не понял я. Элли могла спросить все, что угодно, но заговорила почему-то именно об этом.

— Я имею в виду, почему пьеса плохо заканчивается?

— Тебе жаль Катерину, что она утопилась? — с интересом уточнил я.

— Да, мне бы хотелось, чтобы у этой истории был счастливый финал.

— А счастливый — это какой, Элли? — с интересом спросил я.

— Ну как же? Андрей ведь бросил свою невесту, которую не любил, сделал предложение Катерине. Она согласие ему дала. Они должны были пожениться и жить долго и счастливо.

Я рассмеялся.

— Нет у этой истории счастливого конца, и быть не может. Потому что такова жизнь, а она жестока. Я же не пишу сказки, мои пьесы — все про жизнь, и там больше философии, чем хэппи-эндов.

— То есть все твои произведения заканчиваются плохо? — уточнила Элли.

— Да, почти все, — подтвердил я. — Просто подумай, что бы у них была за жизнь? Андрей — богатый самовлюбленный парень, с титулом, красивой внешностью и всеми возможностями в жизни. Его любят женщины, и он никогда от них не откажется. А Катерина — обычная провинциальная девушка, небогатая и слишком порядочная, чтобы изменять самой или ставить загулы мужа ему в укор.

— Но он же изменился! — запротестовала Элли, на что я лишь покачал головой.

— Нет, Элли. Люди не меняются. Из чудовища никогда не выйдет принца. Это все сказки для романтичных дурочек. А Андрей запал на Катерину только лишь потому, что она его заинтересовала как личность. Она спорила с ним, отшивала, заинтриговала скучающего бабника. Ну и красивая была, не без этого. Только этот интерес временный. Он думает, что влюблен, благодарен Катерине за ее искренность, но на самом деле эта влюбленность скоро прошла бы. Андрей бы разгадал свою Катерину, а потом заскучал и снова пустился во все тяжкие. А она бы нарожала ему детей, растолстела, подурнела и сидела бы дома, проклиная своего мужа и незавидную судьбу.

— Ну хорошо, — с нажимом произнесла Элли, — а что тогда, по-твоему, должно случиться с Андреем после гибели Катерины?

Я пожал плечами, уставившись в мутную пелену дождя.

— Да ничего. Он бы так и остался прожигателем жизни. Возможно, чуть более циничным и еще менее доверчивым. Конечно, никогда больше не сделал бы попыток жениться.

— А как же наследство? Отец же ему сказал…

— Да отдал бы он все сыну. Это ж любовь к своим детям, а Андрей у него — единственный наследник. Поворчал бы, но Андрей все равно получил бы все, что ему причитается.

— Это действительно грустно. Так не должно быть.

— Почему? У Андрея впереди целая жизнь, полная развлечений, — я постарался скрыть сарказм, прорывающийся в голосе. — А еще никто и никогда не сможет его разочаровать. Разве это плохо?

Элли смотрела на меня с возмущением и даже сопела сердито, вызывая во мне улыбку.

— То есть ты вообще в любовь не веришь? — спросила она, так и не дождавшись от меня раскаяния в своих крамольных словах.

— Почему же, верю, — ответил я. — Например, между родителями и детьми. Но эта любовь безусловна, так что встречается намного чаще. Хотя, и тут не все так просто, — грустно хмыкнул я, вспомнив свое детство. — Но в остальном… Люди — слишком большие эгоисты, чтобы любить по-настоящему кого-то, кроме себя. В большинстве случаев они воспринимают влюбленность, страсть или банальный интерес за настоящую любовь. А потом разочаровываются, винят всех вокруг или саму жизнь. А на деле виноваты сами, что обманулись.

— Но как же миллионы семей? Да мы бы просто не выжили, все человечество вымерло, если бы все обстояло так, как ты говоришь!

Элли распалялась все больше, но меня это только забавляло. Я знал, что меня невозможно сдвинусь с моей философской позиции, потому что она выстрадана самой жизнью. И доводы Элли были банальны и легко опровержимы.

— И что, хорошо они все живут? — задал я вопрос, на который прекрасно знал ответ. — Ты вообще знаешь статистику разводов? А измен? А того, сколько людей терпит насилие в семье, побои, унижения? Там нет никакой любви, Элли. Это все значит только то, что все эти люди просто хотят обманываться. И вот что я тебе скажу: у Андрея и Катерины никакой любви не было изначально. Была химия, влечение, желание. Был природный интерес познать что-то новое, причем у обоих. Впрочем, если ты хочешь называть это любовью — пожалуйста. Смысл от этого сильно не изменится.

Элли растерянно и сердито смотрела на меня. Ей нечего было ответить, потому что я был прав.

— Все-таки я знаю, что ты ошибаешься, хоть и не могу тебе объяснить, почему.

— Зато я могу привести тебе еще один пример, — решил я развеять последние сомнения, которые еще могли возникнуть у Элли.

— И какой же? — она окончательно выпуталась из моих объятий, чтобы смотреть мне прямо в лицо. Такая забавная, милая, сердито сложила руки на груди, и даже сползший с одного плеча плед не заставил Элли изменить позы.

— А вот скажи, испытывала ли ты настоящую любовь в своей жизни? Или это был лишь интерес, а ты слишком поздно поняла, что никакая это не любовь? И много ли счастья принесла тебе мысль, что ты влюблена?

Элли вдруг заморгала, будто я отвесил ей пощечину, и она пыталась понять, что это было. Но совесть меня не мучила. Нельзя быть такой наивной, а жизнь лучше всего постигается через боль.

— Данилевский, ты — настоящий циник и