в замочную скважину и провернуть. Открываю крышку, она тяжёлая, скрипучая. Затем заглядываю внутрь. Я помню, как мама носила этот кулон с бриллиантом. Очень простой. Каким-то образом в вещах сохранился её запах. Я достаю несколько своих фотографий. Здесь мне пятнадцать лет. Здесь восемнадцать. А здесь двадцать. На всех я или тренируюсь с ножами, или на стрельбище, не подозревая о камере. Охренеть. Какой дьявольский способ встретиться со своей матерью.

Следующее, что я нахожу – стопку писем, перевязанных белой лентой. Скорее всего переданных лично в руки. Потому что на них нет адреса. Только её имя. Я открываю все три и сразу узнаю почерк отца.

Лана,

Мне сказали, что в последнее время ты не настроена на сотрудничество. Позволь тебя заверить, что если ты оставишь попытки покинуть остров, я сам буду тебе писать…

Д

Лана,

У него всё хорошо. Ну, а чего ты ещё могла ожидать от моего сына? Он благополучно рос в стрессовой ситуации и успешно развивается сейчас. Если ты хочешь узнать, спрашивал ли он о тебе? Да, спрашивал. И я заверил его, что с тобой всё в порядке. Не выставляй меня лгуном.

Не могу гарантировать, что позволю тебе с ним увидеться и сведу этим на нет все затраченные на сегодняшний день усилия, но и в его, и в твоих интересах, чтобы ты была на моей стороне.

Д

P.S. Повар на острове находится не просто так. Ешь.

Лана,

Как ты и просила, она на причале. Уговор был заключён ради твоего сотрудничества; оно исчезнет в одно мгновение, если ты когда-нибудь снова бросишь вызов мне или моим желаниям.

Д

Ублюдок. Даже держа её взаперти, он при этом хотел, чтобы она безропотно приняла свою судьбу? Стиснув зубы, вытаскиваю остальное содержимое ящика.

И тут на пол падает связка ключей. Я уже собираюсь нагнуться и поднять их, когда вижу на дне коробки ещё одно письмо.

И это письмо адресовано мне.

Моему сыну Грейсону,

Я вспоминаю о тебе. Каждый день я хочу знать о том, что ты делаешь и как вырос. Я прошу привезти фотографии, и, как ты можешь видеть, я получила их довольно много. Ты вырос и стал таким красивым, как я и представляла. Смотрю на них, желая, чтобы вся твоя внутренняя сила была в состоянии выдержать жизнь с таким тяжёлым человеком, как твой отец. Но я хочу верить, что с тобой всё в порядке. Пытаюсь вспомнить, какой ты сильный, какой жизнерадостный, и говорю себе: однажды ты перерастёшь своего отца, и тогда тебя уже не остановить. Ты станешь именно тем, кем хочешь.

Я писала тебе бесчисленное количество писем, но ни одно из них до тебя не дошло. Так что это письмо я спрятала подальше, чтобы быть уверенной, что оно каким-то образом до тебя дойдёт.

Я помню все наши годы вместе, я цепляюсь за них. И из всех этих лет я чаще всего вспоминаю наше пребывание в Сиэтле. Тебе нравилось, когда мы гуляли по набережной.

Мы любили смотреть на яхты и фантазировали, каково это – иметь дом, который может дать нам такую свободу.

Мы оба хотели перестать убегать, помнишь? Мы устали бегать из города в город, из дома в дом, и всё же каждый раз, когда я говорила тебе собираться, ты делал это тихо и без жалоб.

Я никогда не забуду, каким замечательным ты был сыном, и никогда не забуду тех дней. Когда мы переезжали в Даллас, Огайо, Пенсильванию или Бостон.

Теперь меня окружает вода.

С тех пор как я сюда приехала, я видела проплывающие мимо прекрасные яхты и стала одержима идеей найти способ убедиться, что однажды у тебя будет своя лодка, на которой ты сможешь уплыть далеко от любых неприятностей, подальше от всех плохих людей вокруг тебя.

В итоге, я не нашла другого способа сделать это, кроме как пойти навстречу твоему отцу.

Бежать бесполезно. И даже если бы это получилось, кто мне даст гарантию, что он не выместит свой гнев на тебе, прежде чем я смогу до тебя добраться?

Я оставалась на месте и старалась извлечь из этого всё самое лучшее.

Лучшее, что у меня есть, – это ты, Грейсон.

В этом ящике ты найдёшь то немногое, что представляло для меня ценность, особенно ключи от яхты, которую я хотела тебе передать. Это не так уж много и далеко не всё, что я хотела бы тебе оставить, но я надеюсь, что океан сможет дать тебе то утешение, которое всё это время давал мне.

Твоя любящая мать,

Лана

26

ВО ТЬМЕ

Мелани

Тьма. Холод. Назойливые звуковые сигналы. Я чувствую себя одинокой. Чувствую себя опустошённой. Слышу вокруг себя голоса и хочу пошевелиться, хочу открыть глаза. Почему я не могу двигаться? Не помню. Я вижу лица. Женщина. Мужчина. Знакомые. Хорошо знакомые голоса.

— Мелани? — зовёт женщина.

— Милая, ты помнишь нас?

Я моргаю, и сетчатку обжигает свет.

Кто…

ГДЕ…

Во мне начинает расти паника, и в этот момент в другом конце комнаты я вижу большую фигуру. Моё тело дрожит в ответ, но не от страха, а от какой-то безусловной эмоции, и сердце начинает очень сильно биться. Его лицо напряжено, на нём читается раскаяние и мука. Это страдание меня парализует. Я начинаю чувствовать боль не только в теле. Но и глубоко внутри. Не понимаю, как боль может быть такой глубокой.

Мой рот приоткрывается, но я ничего не могу произнести, и тогда женщина просовывает между моими губами соломинку. Я с трудом глотаю, в горле пересохло. Мужчина – он всё, что я хочу видеть – отталкивается от стены и начинает приближаться, его глаза внимательно изучают меня: мой лоб, брови, нос, губы, скулы, шею.

Когда он подходит достаточно близко, меня мгновенно опаляет сильный жар от того, что я смогла почувствовать запах чего-то другого, отличного от запаха дезинфекции. Лес. Мысли в голове кричат. Лес. Поцелуи. Лес. Любовь. Лес. Опасность. По щеке стекает слеза, я снова открываю рот, пытаясь сказать хоть слово, но ничего не выходит.

— Ох, думаю… может, тебе лучше уйти, — шепчет ему женщина. Не женщина. Моя мать. Моя мама, она обнимала меня, когда мне было три, десять, пятнадцать лет… а что было потом?

Мужчина колеблется.

МУЖЧИНА смотрит на меня так, словно потерял себя, и не думает, что когда-нибудь можно будет вернуть потерю.

— Нет, — хриплю я.