А она вдруг стягивает косынку, и по плечам белой волной рассыпаются волосы. Женщина же оставляет сапоги. Один и второй… и ноги у нее тонкие. Солнечный свет пробивается откуда-то сверху, падает потоком, обнимая, окутывая. И она кружится в этом свете, то ли танцует, то ли просто так. Руки раскинула, расправила, ловит лучи, сплетает их во что-то.

Смотреть на это больно.

Света много и глаза слезятся. Слезы по щекам текут, но Леший замер, боясь пошевелиться, потревожить, потому как что-то тут происходит такое, на что нельзя глядеть. А он вот… и сразу сказки вспомнились дедовы, те, что он сказывал, когда садился очередную корзину выплетать.

Про дев лесных.

И озерных… купаться ходят, одежду оставляют…

Эта платье не сняла, только и оно переменилось будто бы, в солнечном свете утративши былую неказистость. Загорелось, засияло…

Красиво.

До того, что сердце замирает, пропуская удар. А в руках женщины ширится, растет сеть из солнечного света. Сказал бы кто, что такое возможно, Леший не поверил бы. Но возможно, выходит. И сеть эта взлетает, чтобы опуститься на спину коровы…

А потом все заканчивается.

Разом.

Леший моргнул. Просто моргнул, потому что и без того вечность пялился. А тут вот… и главное, он же только моргнул, а волшебство развеялось.

Женщина вдруг будто споткнулась.

Замерла на мгновенье.

Вытянула руку, явно пытаясь поймать опору…

Чтоб тебя!

— Мама… — Данька, сидевшая тихо-тихо, дернулась. — Мама!

Женщина лежала на траве, раскинув руки.

И вот… вот… чтоб вас всех!

Леший молча поднялся.

— Твоя зверюга нас не тронет? — поинтересовался он на всякий случай, ибо корова перестала траву жевать, а голову повернула в сторону Лешего. И смотрела как-то недружелюбно.

Совсем.

— Нет. Она… мама…

— Так, успокойся. Мама тут. Я тоже. Разберемся. Тебе задание. Отведи куда свою… корову… в стороночку. Я коров побаиваюсь.

— Ты? — в Данькиных глазах мелькнуло удивление. — Она хорошая. Очень.

— Верю.

Леший распрямился. Ну не бросать же эту бедолжаную тут. Ладно, если обморок. Полежит и встанет. Но вдруг инсульт там или еще чего? Он, конечно, не великий целитель, но первую помощь оказать способен. Да и аптечка имеется.

Главное, чтоб дышала…

Дышала.

Леший опустился на колени и прижал пальцы к шее. Сердце билось. Как-то слишком уж быстро… и что ей колоть? И можно ли? Или…

Он взял за руку. Тонкая какая. Мало толще Данькиной. Кожа бледная, прозрачная почти. Под ней — синими лентами сосуды. Сама холодная, влажноватая.

Но стоило коснуться, и пальцы дернулись.

Это хорошо.

Наверное.

С Центром связаться? Помощи запросить? Они, конечно, потом впаяют за нарушение режима… ну и хрен с ним. Переживет. Даже если уволят, все одно переживет.

— Эй, вы меня слышите? — Леший прижался ухом к груди, потому как пульс стал совсем слабым. Сердце билось и опять же, неправильно. — Сейчас… к дому… там врача…

Ресницы дрогнули.

Ну и глазищи у нее! Синющие, яркие, как… как не понять, что именно. Леший таких ярких не видывал.

— Вы… кто… — она очнулась как-то сразу и вдруг, и попыталась отпрянуть, но рухнула на траву.

— Леха… можно, Леший, — сказал Леший и придержал, а то еще бежать решит. Куда ей в таком состоянии бегать-то? — Не бойтесь, я не причиню вреда. Честно. Силой клянусь.

— Силой? — она сглотнула и…

Вот он бестолочь!

Ну конечно!

— Силой, — Леший отпустил женщину и вытянул обе руки. Выпустил каплю силы. — У меня огонь. Сгодится?

Кивок.

И взгляд все одно настороженный. Ей и хочется взять, и страшно. Хотя, конечно, видок у него еще тот…

— У тебя истощение? Много потратила?

Снова кивок.

— Бери.

— Я…

Рука её поднялась. И дрожит-то как…

— Бери, не стесняйся. Чего-чего, а силы у меня много, — Леший раздул огоньки. — Не жалко…

— Не… жалко?

Ну хоть что-то говорит.

— Мама? — Данька упала на траву рядом с женщиной и обняла. — Это Леший. Он хороший. Он…

— Даня…

— Бери уже, а то до заката тут проторчим, — проворчал Леший, и она все же решилась. Вот о чем думала-то? Сила уходила в тощее это тело, что вода в песок. И главное, стоило коснуться кожи, как сама потекла. А у Лешего ж огонь. Дикий. Он с ним порой и сам с трудом справляется. Тут же ж… и текла, и текла. И когда женщина попыталась руку убрать, Леший пальцы её перехватил.

— Не дури, — сказал он строго. — Я через час-другой восстановлюсь. А ты вон досуха себя выжала. Как на ногах-то держишься.

Вздох.

И пальцы в руке дрожат-дрожат. А синева в глазах тает. Только Леший теперь знает, что она есть, такая вот, яркая и ни на что не похожая.

— Я… могу… и до дна, — предупредила женщина.

— Подавишься, — хмыкнул Леший. — Ты вообще чем думала? У тебя ж истощение и давнее. Я, может, не целитель, но и не дурак. Чую… вижу. Ну, ты поняла.

Кивок. И взгляд отвела.

На бледной коже чуть румянец проступил. А Данька хмурится, губу жует.

— Мама?

— Так… надо.

Сила по-прежнему уходит легко. И неприятных ощущений никаких, хотя обычно, когда приходилось делиться, оно прям наизнанку выворачивало.

Огонь же ж…

Огонь капризный. И злой. А тут вот…

— Кому надо?

— Весняна я, — белая кожа не теряла прозрачности, но женщине явно становилось лучше.

— Ну а я — Леха. Говорил уже. Будем считать, что познакомились. А теперь рассказывай.

— Что?

— Все.

Глянула… не зло, скорее задумчиво.

— Это из-за коровы, — подсказала Данька. — Если не прятать, то заберут… давно хотят.

— Кто?

— Не важно, — Весняна губы поджала и руку потянула. Но Леший не отпустил. Тоже глянул. С укором, как хотелось бы думать. И Весняна вздохнула, плечи опустила.

— Должны мы много, — сказала она. — Еще когда муж болел, брали. А теперь отдавать надо. И нечем…

— Ага.

— Они сказали, чтоб Красавицу отдавали. А мама сказала, что её нету… что сбежала в лес и медведи сожрали.

Леший обернулся, убеждаясь, что корова на месте и, судя по размаху рогов и размерам Красавицы, опасаться следовало как раз медведям.

— Раньше еще как-то получалось, а теперь и вовсе… премии урезают. Штрафуют. И долг копится, — призналась она.

— Большой?