— Пап, не надо! Он нам не семья! — «пап»? он назвал меня "папой", блядь, моргаю, отталкивая Утенкова с силой, медленно отпускаю руки, поворачиваюсь, обнимаю сына до хруста костей, не могу сдержать себя, эмоции бьют через край.

Главный вопрос стучит в голове:

«О каком ребенке «соплежуй» ведет речь?!»

Поднимая голову, смотрю в потолок, не прекращая обнимать сына. Пацан назвал меня отцом…

Боюсь моргнуть, потому что не хочу, чтобы кто-то посторонний видел, насколько я расчувствовался в данный момент.

Стараюсь смотреть вверх, рассматривая идеально белый поток больницы, жду, когда скопившиеся слезы закатятся обратно, стараюсь не моргать

Утенков не продолжает конфликт, просто отходит, не желая, видимо, нагнетать, за что я ему благодарен.

В голове засели слова «адвокатишки» про ребенка.

Какой срок?

И следом мысли, да, какой бы ни был, мы с Диной точно предохранялись!

Блядь, это какой-то гребаный пиздец!

Ощущение, что мне выстрелили в голову, а в груди тяжело настолько, что невозможно вздохнуть.

Я не знаю, что и думать.

Немного прийдя в себя спрашиваю у сына не громко:

— Мама беременная? — сын смотрит в сторону, пожимает плечами неопределенно

— Если он говорит, — косится на Утенкова, который отошел на довольно приличное от нас расстояние, отойдя в конец коридора, остановившись напротив стенда с надписями, — то, наверное, знает. Я пришел, маму уже положили в другое отделение, доктор сказал, что все будет хорошо.

Еще никогда в жизни мне не было так хуево. И самый главный вопрос, в моей голове, который возникает особенно часто за последние десять минут: смогу ли я растить чужого ребенка как своего?

Смогу ли полюбить его также как родного сына?

Теперь многое встает на свои места: то что Дина меня отталкивала, потому что боялась, что я не приму ее с чужим ребенком и все ее сомнения. На ум приходят какие-то цитаты, когда говорят, что если любишь, то сможешь переступить через многое.

И снова одни вопросы: готов ли я переступить?

И когда дина узнала о беременности? Сразу как вернулась? В поездке?

Не думаю, что знала в нашу последнюю встречу.

Достаю телефон и быстро набираю Дине сообщение:

«Дин, я приму твоего ребенка, как своего и никогда ни в чем не упрекну».

Смотрю на экран, не знаю нужно ли еще что-то добавить, моя грудь тяжело вздымается.

Нихуя не уверен, что написал только что от чистого сердца.

Стираю.

Долгое ожидание, казалось, никогда не закончится и врач в белом халате, появившись в коридоре под конец дня, сразу подходит к Утенкову, заставляя ждать своей очереди, выдыхаю, значит ждать не долго.

Бесит, что не первому сообщают о состоянии Дины

Врач что-то говорит «соплежую», вижу сын дернулся с места, потом застывает, снова делает неуверенно шаг вперед, но затем повернувшись, смотрит на меня с немым вопросом в глазах, останавливается, уточняя:

— Ты ведь узнаешь про маму? — киваю, добавляя

— Больше тебе скажу, мы сейчас позвоним твоей бабушке и выясним сможет ли она нам помочь маму забрать сегодня, — доктор удаляется, «адвокатишка» не торопится уходить, просто тупо сидит смотрит в одну точку.

Используя свое обаяние, прошу на ресепшен позвать доктора по поводу пациентки поступившей к ним сегодня, называю фамилию. Представляюсь мужем, похер.

Я имею право знать.

Пока жду врача, набираю матери, вкратце обрисовываю картину, говорю, что мы с ее внуком в больнице, называю в какой, прошу посодействовать, если возможно.

Слова врача, который едва появился в коридоре, слушаю фоном, мозг плывет словно в густом тумане, растворяет все здравые мысли. Я так и не понял о чем говорил врач, сообщая, что операция прошла успешно. Заумные показатели, антитела, какая-то хрень про восстановление психологической составляющей здоровья пациентки, откровенно пропускаю, выдергивая из контекста, что "состояние стабильное". Ну и отлично, блядь, с этого надо было начинать.

Врач уходит, сославшись на окончание рабочего дня.

То, что потом мать договорилась, чтобы ее внука пропустили к Дине было настоящим чудом: из разговора понял, что мать уточнила, что у пациентки краснуха, сын в юности переболел, значит опасности нет, можно пройти в палату. Мать ни слова не говорит про беременность, что странно.

Спускается медсестра, уводит с собой сына в палату к Дине, предварительно надевая на него бахилы, которые принесла с собой и достала из кармана медицинского халата.

Сам какое-то время стою около стойки регистрации, затем, делая над собой усилие, иду к Утенкову.

Понимаю, что все может закончиться мордобоем, только меня это не останавливает.

Медленно, словно пьяный, подхожу и молча сажусь рядом.

Хули, надо теперь признать, что он не посторонний человек в жизни матери моего ребенка. Голова раскалывается от пробивающихся потока мыслей. Перед глазами пелена.

Сидим с Утенковым какое — то время молчим.

Первый начинаю:

— Береги ее, — Утенков не реагирует, только встает и начинает нервно расхаживать туда сюда, держа руки в карманах.

У него есть причины со мной не разговаривать, да и мне откровенно похуй на его слова, комментариев и не жду.

В глубине души я знал, что Дина не моя, что я по сути хотел забрать ее у него, но не вышло. Беременность, блядь! Это должен был быть мой ребенок как минимум!

События этого дня откровенно размазали. Чувствую себя на грани. И грань эта тонка, она будто истончается, словно масло, которое долго размазывают по ломтю хлеба.

Я собираюсь с мыслями потому что понимаю, что собираюсь произнести самые сложные слова в своей жизни.

— Хочу сказать, что до того, как я узнал, что у вас общий ребенок, у меня имелось в арсенале один миллион способов как забрать ее у тебя, и поверь она бы оказалась снова в моей постели, — Утенков перестает ходить, но я даже не смотрю на него, продолжая, — скажу больше, я абсолютно уверен, что между мной и Диной откровенно искрит стоит ей оказаться наедине со мной в любом месте и любое время, просто поверь мне, я точно знаю, и другого слова кроме того, что это и есть любовь, мне на ум не приходит, -

— Только сегодня все изменилось, я узнал, что у вас будет общий ребенок и я ничего не могу сделать, — Утенков смотрит в пол, нервничает, в то время как я продолжаю:

— Я бы очень многое отдал, чтобы этот ребенок оказался моим, только точно знаю что это не так, — мы встречаемся взглядами, мечем в друга острые стрелы ненависти, — поднимаюсь, потому что не хочу чтобы «адвокатишка» смотрел на меня сверху, поравнявшись с ним в росте, добавляю: