В шестьдесят семь лет трудно начинать жизнь заново. А что делать? Целая страна начинает.

Конрад Наркевич-Иодко, поскальзываясь на льду и хрустя осколками битого стекла, осторожно приблизился к двери медицинского кабинета на улице Скалечной, в котором с перерывами трудился с 1920 года. Почти четверть века!

На первый взгляд всё в порядке, дверь не тронута, не разбиты стёкла, оклеенные белой бумагой. Даже вывеска Centrum Medyczne с красным крестом осталась на месте, чуть перекосившаяся, но целая.

Конрад отпёр замок и отступил на шаг. Трость в вытянутой руке повернула ручку. Дверь от толчка открыла тёмный зев амбулатории.

Старик перевёл дух. Сколько поляков погибло в пламени взрыва… Матка Боска, заступница, не позволила германским злодиям минировать дом, отвела глаза их бесстыжие.

Внутри полумрак, пыль, иней. Зато в целости приборы. Электричества нет, как и во всём квартале. Но это дело времени! Говорят, что русские скоро уйдут, город займёт Войско Польское. Впрочем, разве можно верить русским на слово, особенно когда они обещают свободу полякам? Увидим со временем, это освобождение или новая оккупация.

Старый врач тяжело вздохнул, выпустив клуб пара, и принялся отдирать бумагу с окон. Быстро посветлело. Зимнее утреннее солнце просочилось через давно не мытые стёкла. Не хотелось думать, что отапливать нечем, и неизвестно, сколько ждать пациентов. А тем более – когда они разживутся деньгами рассчитаться за медицинские услуги. Конрад не предполагал, что первые больные, а с ними тепло, электричество и гонорары появятся уже через полчаса.

Сначала раздался гул, к которому прибавился неприятный металлический лязг, будто сотня подкованных лошадиных копыт стучит по брусчатке. Старик тревожно приник к окну.

Первым показался штабной автомобиль-вездеход, за ним грузовые «Студебеккеры». Дальше Скалечную заполонила колонна гусеничных машин тёмно-зелёного цвета.

Командирский «Виллис» тормознул у входа, с ним грузовик. Молодой подполковник в щёгольском белом полушубке вылез на снег.

- Демченко!

- Я, товарищ подполковник!

- Видишь – центрум медичны, дверь открыта. Узнай, что там. Не везти же раненых дальше.

Капитан прихватил пару бойцов, перевесил ППШ на живот и шагнул внутрь. Этого Конрад никак не ожидал.

- Зам по тылу 1448 САП капитан Демченко. Вы – кто?

- Витам пана капитана… Я – доктор Иодко, - ответил старик, не слишком разобравшись в словах военного. Откуда ему знать, что САП – это самоходный артиллерийский полк 60-й армии 1-го Украинского фронта? Он и самоходку от танка не отличит. Со звёздами, стало быть – не вермахт, и за то спасибо.

- У нас раненые. Скольких сможете принять?

Наверно, сильно напрягая память, врач смог бы ответить по-русски. Но эта самая память в первую очередь подсказала, что красным лучше не знать о российском, тем более – панском прошлом. Он забормотал по-польски:

- Пшепрашам. Ниц нема. Особенно лекарств и перевязочных средств. Зиму амбулатория не работала.

- Плохо. Но больше не хватает врачей. «Юнкерс» точно в медчасть бомбу уложил, сука. Вы – хороший врач?

- Один из лучших в Кракове, пан офицер. Но я – терапевт, не хирург.

- Это лучше, чем зубодёр или ветеринар. Разворачиваемся тут!

В обычной армейской манере русские и не подумали спросить разрешения у хозяина. С той же бесцеремонностью заняли второй этаж и соседний магазин. Как по мановению волшебной палочки появилась печь-буржуйка.

Всенепременно сунул нос замполит. Вперив бдительный взгляд в аборигена, сурово спросил:

- Из панов? Буржуй?

- Не, просты доктор, - ответил наследник шляхетской фамилии, восходящей к эпохе Ягеллонов.

- Ну-ну…

Гул и лязг возобновились. Колонна СУ-76М уползла дальше. На улице остался «Студебеккер» с красным крестом на боку.

Девушка, лейтенант медицинской службы, с интересом глянула на плакатики в рамке.

- Пан доктор, что есть «электрография»?

Он сбивчиво объяснил.

- Не знаю, когда дадут свет. Без него…

- Можно взять ток с автомобильного генератора. Вас устроит двенадцать вольт или дать высокое напряжение с умформера?

За двое суток три дюжины бойцов 1448 САП получили сеансы электротерапии для стимулирования регенерации тканей. А ещё немолодой врач резал, доставал осколки, вскрывал нарывы, накладывал лубки, зашивал… Опускал веки молодым ребятам, которым ничем не смог помочь.

Русские удивлялись, глядя на электрическую премудрость – вот до какой техники додумались буржуи. Фамилия Наркевич-Иодко на дипломе, висящем в рамке, им ничего не сказала. Конрад пришёл к выводу, что Иодко не помнят вообще: ни как изобретателей электротерапии, ни в роли эксплуататоров трудового крестьянства. Это принесло облегчение и огорчило одновременно. Быть может, забвение страшней дурной славы.

А ещё он удивлялся. Советские парни и девушка-лейтенант, потомки батраков и работяг, подобных песочанским, о которых принято было заботиться и одновременно относиться снисходительно, проявили незаурядную смекалку. Они мигом разобрались в электрических хитросплетениях, усвоили польские инструкции, дополнив пробелы интуицией, а также опытами по методу «научного тыка», как выразилась лейтенант. Привычная панская спесь спряталась в дальний уголок натуры и тихонько примолкла.

Могут же русские сосуществовать с поляками мирно и даже объединяться в борьбе против общего врага. Что же мешало сделать это раньше? Сколько потерь, сколько смертей от глупой вражды славянских народов…

С того самого дня Конрад начал ежедневно приносить домой в безопасный полуподвал буханку хлеба и банку американской тушёнки – самую твердую валюту военного времени.