В 1700 г. Шумлянский, Шептицкий и другие высшие иерархи, уже давно тайно перешедшие в католичество (униатство), сбросили свои маски, выступили открыто, публично присягнули на верность папе Римскому и начали вводить унию в своих епархиях. Деморализованное долголетними репрессиями и проникновением в его ряды тайных униатов, православное духовенство не было в состоянии оказать унии сколько-нибудь значительное сопротивление. Там же, где были попытки сопротивления, униаты действовали насилием. Так, например, когда оплот православия — Львовское Братство отказалось перейти в унию, митрополит Шумлянский явился к братской церкви с польскими солдатами, приказал вырубить дверь и совершил в этой православной церкви богослужение по униатскому обряду. Жалобы Братства к королю остались без результата. В конце концов Братство покорилось и в 1708 году официально признало унию. Кроме Львовской епархии (Галиция и Подолия) еще раньше (1691 г.) уния была официально введена в Перемышльской епархии, а несколько лет спустя (в 1711 г.) и в Луцкой епархии (Волынь). На Киевщине затруднений со введением унии было значительно больше благодаря близости православного Левобережья и сопротивлению населения, но и там сопротивление было сломлено и к концу первой четверти XVIII века католики могли сообщить, что все Правобережье перешло в унию.

Формально если считать, что с переходом в унию епископов переходит и их паства, католики были правы, ибо все епископы перешли в унию. Но в действительности дело обстояло иначе. Широкие народные массы в душе остались к унии не только чуждыми, но и враждебными. И когда после воссоединения с Россией Правобережья встал вострое о возвращении в православие того населения, которое официально считалось униатами, народ этому возвращению не только не противился, но встретил его радостно, как возвращение к старой прадедовской вере.

Этим настроениям народа и сохранением чувства единства с православием немало содействовала деятельность православных иерархов, находившихся на Левобережьи.

Защита Православия

По соглашению с Польшей после перехода всех епископов Правобережья в унию заботу о сохранившихся на Правобережьи православных приходах Киевщины имел левобережный епископ Переяславский. Но осуществлять эту заботу и руководить жизнью этих приходов было очень трудно благодаря противодействию польской администрации. Приходилось действовать или тайно, или окольными путями — через посредство единственного православного епископа в Польше, каковым долгие годы был известный борец за православие, писатель, оратор и лидер всех православных — епископ Могилевский (Белоруссия) Георгий Конисский.

Конисский выступал перед польским королем в защиту православия, поддерживал связи с императрицей Екатериной II, которая со своей стороны неоднократно указывала Польше на недопустимость гонений на православие. Польский король и правительство обещало улучшить положение православных, но все оставалось по-прежнему, ибо местные власти в разлагавшейся Польше ни с королем, ни с Правительством не считались и действовали по собственному усмотрению или, точнее, по указаниям и желаниям всесильных магнатов и католической церкви.

Более успешной для поддержания духа сопротивления среди православных была деятельность на местах, в значительной части законспирированная и не поддававшаяся контролю польской администрации. Руководил ею по поручению епископа Переяславского игумен Матрониного монастыря (около Жаботина) Мелхиседек Значко-Яворский. Имея официальное поручение Переяславского епископа наблюдать за приходами южной Киевщины, игумен Мелхиседек был душою и организатором отпора православных против католической агрессии.

И его несомненной заслугой является сохранение на Правобережьи до самого его воссоединения (1793 г.) как отдельных немногочисленных очагов организованного православия (монастыри, приходы), так и сознания в широких народных массах (формально переведенных в унию) своего единства с православной церковью.

Только с освобождением от Польши пришел конец религиозным и национальным преследованиям и ограничениям для населения Правобережья, которое никогда не забывало своего единства с Левобережьем и Россией. Оно стало в религиозном и национальном отношении равноправным с остальным населением России.

Но в вопросе социальных взаимоотношений воссоединение никакого облегчения не принесло. Все сельское население как было, так и осталось бесправными крепостными рабами своих помещиков-поляков.

Результаты воссоединения

В то время — на рубеже XVIII и XIX столетий — в России крепостничество было в расцвете, а на Левобережьи только что закончился процесс превращения большинства сельского населения (кроме казаков) в крепостных крестьян. И об облегчении положения бесправных крестьян Правобережья, на которое они надеялись, никто не подумал.

Как уже было упомянуто, в результате польской агрессии конца XVII и первой половины XVIII столетий богатейшие области у Правобережья оказались собственностью польских магнатов, шляхты и духовенства, а жившее там население их крепостными. Только незначительная часть сел и деревень считались собственностью «Короля Польши», т. е. были в распоряжении короля. При разделе Польши и воссоединения Правобережья эти владения короля стали собственностью Российского государства, а жившее на них население превратилось в так называемых «государственных крестьян», т. е. крестьян, не имевших своего помещика и выполнявших налагаемые на них денежные и другие повинности — непосредственно государству.

Позднее, за почти 70-летний период от воссоединения до освобождения крестьян (1793–1861 гг.), некоторая часть этих «государственных крестьян» были российскими императорами «пожалованы» (т. е. подарены) в частные потомственные владения отдельным лицам.

Кроме того, отдельные села и деревни «государственных крестьян» владевшее ими русское правительство начало сдавать в аренду частным лицам. Арендаторы, в большинстве поляки или евреи, старались выколотить из арендованных имений и отданных в их подчинение крестьян все, что только возможно, не считаясь ни с истощением земель и уничтожением лесов, ни с изнурением крестьян и разорением их убогих хозяйств.

Жизнь под властью арендатора — «посессора» для крестьян была неизмеримо тяжелее, чем под властью даже самого строгого помещика. Помещики, считая и земли, и людей своей «собственностью», об этой «собственности» все же заботились, ибо верили, что это всегда останется источником их доходов.

Посессор — арендатор рассчитывал только на срок аренды, а то, что будет после истечения этого срока, его не интересовало.

Немногочисленные русские помещики Правобережья, сохранившиеся до революции 1917 года, — это потомки тех, которым или были дарованы имения, конфискованные у польских помещиков за участие в восстаниях, или пожалованные «государственные крестьяне».

Подавляющее же большинство помещиков Правобережья до самой революции были поляки, в отличие от Левобережья, где в помещиков превратились потомки казацкой старшины.

Так, на рубеже XVIII и XIX веков Правобережье закончило свою отдельную жизнь под Польшей и вступило на путь совместной жизни в пределах России с остальными частями освобожденной раньше Украины.