миртами и гранатом, и он лежит и хватает ртом воздух. Он не мог ни объяснить, ни понять, что происходит. Он пробовал прибегнуть к логике, на которую привык опираться, но упирался в стену. Что-то подсказывало ему, что все это большая глупость. Сопливая глупость. Но иначе он не мог.

Из кустарника он стал изучать ее тело. Осторожно. Он и близок не был к тому, чтобы коснуться ее, если не считать тех раз, когда она сама его трогала: клала руку ему на плечо или хватала за предплечье. Или легонько гладила по голове так, что у него по всему телу мурашками разливалось тепло и волосы вставали дыбом.

Мирко представлял себе, какие у нее должны быть гладкие руки. Какая мягкая шея. Очень медленно он приближался в мыслях к грудям, но не мог решиться их потрогать, даже сквозь платье. Он хотел просто на них смотреть, сначала лучше с расстояния. Они казались маленькими и аккуратными по сравнению с тем, что он видел дома. У мамы была тяжелая грудь. Еще мамина висела гораздо ниже, этого он не мог не заметить, хотя под несколькими слоями одежды мало что можно было разглядеть. У сестер грудь была чуть меньше, по крайней мере, насколько он их помнил, когда они уехали из дома, но в целом похожа на мамину и тоже хорошо спрятана.

Грудь Даники прикрывала только ткань платья, и иногда казалось, она сейчас вырвется наружу. Так что он не знал, куда ему смотреть, ни наяву, ни в снах. Они смотрели на него. Что находилось ниже, он толком не знал. Он внезапно начинал краснеть, когда задумывался об этом, и торопливо переводил мысли на что-нибудь другое.

Вскоре его стала занимать одна определенная фантазия. Он представлял себе, как Даника замечает его на вершине холма, когда сидит утром рядом с колоколом. Как она ловит его взгляд и медленно снимает платье, разрешает ему взглянуть, что прячется под ним.

Конечно же, такого никогда не будет, это он понимал. И все равно ему нравилось думать об этом как о чем-то возможном. Ему нравилось мечтать о Данике. Даже как просто о человеке, с которым он сможет поговорить, если ему однажды хватит на это смелости.

Мирко продолжил ходить в школу, как и ожидалось. На переменах он сидел в одиночестве, наблюдал за остальными и часто думал о том, насколько лучше было бы, если бы ему приглянулась девочка его возраста. Не то чтобы были велики шансы, что его симпатия окажется взаимной, – он никому особо не нравился. Но все же. Это было бы естественнее.

Насколько он мог видеть, девочки в школе занимались только тем, что шептались, вопили, показывали пальцем, ссорились, а помирившись, расхаживали друг с дружкой под ручку, тихонько хихикая. Жалкое было зрелище. Они изображали из себя черт знает что, но у них не было личности. Они просто перетекали вокруг, сливались друг с другом, так что он их едва различал. Движения их были нервными, словно их все время оценивали. Когда они говорили, он видел, что мыслями они где-то далеко. Глаза у них бегали. В них нечему было гореть и завораживать его. Ему не приходило в голову даже подумать, какая у них попка.

Правда была в том, что он чувствовал себя намного старше их всех. У него было ощущение, что он видел что-то, о чем они и не подозревали. Даже парни. Особенно парни.

Тело вскоре привыкло к тяжелой работе, стало крепче и сильнее. Еще он стал выше. Ему в каком-то смысле нравился физический труд. Когда руки заняты, проще сосредоточиться на мыслях, и вечером легче засыпалось, – иначе мысли, как жужжащие мухи, не давали уснуть.

– Смотрю, ты крепко взялся за дело, Мирко, – сказал однажды отец, когда они вместе работали в поле. – Я встретил Данику на рынке, и она сказала, ты заправляешь всем как взрослый. Это хорошо, мой мальчик. Я горжусь тобой, когда слышу такое.

Взрослый.

Мирко не мог дождаться, когда повзрослеет, но раз Даника назвала его взрослым, значит, он на верном пути. Но он отлично понимал, что стать взрослым значит не только вырасти. Прежде всего надо многому научиться.

– Глупость до добра не доведет, – говорила учительница. – Уму открываются все границы. – Она взглянула на Мирко при последних словах. Мельком, но он успел понять, что она обращалась именно к нему. Он уже давно не замечал ее картавость.

К счастью, если уж он брался за учебу, память его не подводила. Учительница иногда спрашивала, не хочет ли он одолжить какую-нибудь книгу, когда он последним выходил из класса. Он всегда кивал. Он уже давно перечитал скудную библиотеку родителей. И хотя еще не был готов обсуждать с Даникой Грех и Истину, беременность коров, пути Господни, силу трав, жизнь и крест Иисуса, ему казалось, она догадывается, что он не глуп. Чем больше она улыбалась и разговаривала с ним, как со взрослым, тем умнее он себя чувствовал.

Впоследствии ему стало хватать смелости отвечать на ее вопросы. «Спасибо, у меня все хорошо», – говорил он, к примеру, если она спрашивала. Потом выпрямлялся и утирал рукавом пот со лба, в точности как его отец.

Тем сильнее Мирко раздражало, что его помощи не всегда хватало. Даника, бывало, нанимала работника или двух, которые спали в гамаке в частично отгороженной части сарая. Мирко становился беспокоен в присутствии наемников. К счастью, они не надолго задерживались, некоторые всего на пару дней, и они редко говорили о чем-то интересном или умном. Это его немного успокаивало. И еще болезненное утешение, что их было много разных. Не было кого-то одного. Хотя нет, все же был.

– Доброе утро, молодой человек, – начала Даника, когда вышла встречать Мирко во дворе. Она всегда улыбалась, и на щеках проступали ямочки.

Он заметил, что у нее не хватает зуба сверху справа, при том, что остальные зубы были идеальными и ровными. Эта черная дыра ничего не портила. Наоборот, он надеялся ее увидеть, потому что ее было видно, только когда Даника искренне смеялась. Он видел ее, когда принялся за стирку; и когда упал в грязь за амбаром. Хоть было жутко неловко и он готов был сгореть от стыда, Даника так тепло смеялась, что уже не было больно – только удивительно, и он захохотал сам. С тех пор они не раз над этим посмеивались. «Только не споткнись», – кричала она, заметив его с тачкой по пути к луже грязи. И тогда между белоснежными зубами приоткрывалась черная дыра.