Меня будит шум льющейся воды в душе. Неуклюже переворачиваюсь, чтобы взглянуть на часы, которые Гэбриел оставил на своем ночном столике. Шесть утра. Почему так рано, сегодня же суббота? Галерея откроется только в одиннадцать, и в выходные он обычно отсыпается. Шум воды умолкает, и через минуту Гэбриел выходит из ванной с полотенцем вокруг бедер. Он приближается к кровати и наклоняется поцеловать меня, на груди еще блестят капли воды. Я приподнимаюсь, обнимаю его за шею и торс и со смехом тяну обратно в постель.

– Ты почему так рано встал? – спрашиваю я, уткнувшись носом ему в ухо.

– Не спится.

Он долго целует меня в губы, обвивает рукой мою талию и прижимает к себе.

– Хотя, если подумать, вернусь-ка я в кровать.

Мы занимаемся любовью, я наслаждаюсь слиянием наших тел, он высок, силен и атлетичен, и в его руках я чувствую заботу и защиту. Потом мы просто лежим, переплетясь друг с другом, и он понемногу засыпает. В такие минуты мне спокойно и наконец-то не одиноко – то, о чем еще полгода назад я и мечтать не могла. День, когда Гэбриел вошел в фотомагазин «Экспозиция», где я работаю, изменил все. Было что-то привлекательное в том, как непринужденно он прохаживался по магазину и разглядывал оборудование, а может быть, в открытой и теплой улыбке, с которой он подошел к прилавку.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Добрый день. Чем я могу вам помочь?

– Хочу купить новый фотоаппарат. Беззеркалку.

– Пойдемте покажу.

Он изучил несколько моделей с футляром и выбрал Sony A7. По дороге к кассе я спросила, для чего он собирается использовать камеру. Я редко вступаю в разговоры с посетителями, но в Гэбриеле было нечто располагающее к беседе.

– Вообще-то мне нужно фотографировать произведения искусства. Я управляю семейной галереей, пообещал потенциальному покупателю из Калифорнии снять одну картину, а старая камера не справляется.

– Ясно, – сказала я. – А что за галерея?

– «Оливер» на Второй улице. Может, вы слышали.

– Была там. У вас есть замечательные вещи.

Тогда он посмотрел прямо на меня, и я заметила, какое у него красивое лицо – темно-карие глаза и полные губы. Почувствовав, как кровь приливает к лицу, я опустила глаза на терминал для карточек.

– Наверное, меня не было в тот день, когда вы заходили, – сказал он. – Я бы вас точно запомнил.

Я пожала плечами и ответила ему равнодушным взглядом, от волнения не в силах говорить.

– Вы фотограф? – спросил он.

К своему ужасу, я снова залилась краской.

– Не совсем. В смысле не профессионал. Просто люблю фотографировать. Вот, например, мои фото.

Я показала на серию пейзажей на стене.

Гэбриел подошел к ним и некоторое время внимательно рассматривал каждое, потом повернулся ко мне.

– Поразительно, какие вещи вы улавливаете.

– Они все о начале чего-то. О перемещении с места на место. Вот что я вижу в объектив.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, что-то в выражении его лица переменилось.

– Вы сегодня заняты в обед, мисс… как ваше имя?

– Эддисон. Эддисон Хоуп. Я не занята в обед.

Так все началось, и, не буду лгать, первое время мне было до смерти страшно. После приезда в Филадельфию я не встречалась ни с кем. Что мне говорить о себе? Что я женщина без прошлого, которой не известно ничего ни о себе самой, ни о родных? Гэбриел наверняка решит, что я какая-нибудь психопатка, и тут же сбежит. Но все получилось совсем не так. В тот день, после обеда, в течение которого мне удавалось обходить личные вопросы, мы договорились поужинать в субботу, и я поняла, что тогда придется все рассказать.

Он повел меня в аутентичный французский ресторан с мягким освещением и маленькими столиками. Свечи, вино, красивый мужчина напротив – все обещало самый романтичный ужин в моей жизни, хотя я подумала, что сравнивать мне, по сути, не с чем.

Наш разговор в тот вечер я помню почти слово в слово. Когда я сказала ему, что помню свою жизнь только за последние два года, он заметно растерялся.

– Не уверен, что верно понял вас. Вы не знаете, кто вы такая?

– Именно.

– А имя? Вы же помните свое имя.

– Нет. Мм… имя я придумала, – соврала я. – Эддисон Хоуп.

– Мне нравится. Особенно фамилия. Вы терпите лишения, но у вас есть надежда[2].

Он потянулся через стол и на секунду сжал мне руку. Это было сильное рукопожатие, дающее чувство безопасности.

– Есть. Но это не так просто. Иногда накатывает такое одиночество, будто у меня никого нет в этом мире. Я пытаюсь представить, каково это – иметь отца и мать, братьев и сестер, жить в семье. Потом думаю, что, может быть, где-то у меня есть родные, и они гадают, где я и что со мной произошло.

– Уверен, когда-нибудь вы это выясните. Трудно вообразить, каково вам приходится, но вы настоящая – вот здесь, – Гэбриел прижал руку к сердцу и наклонился ближе. – Я знаю, вы хороший человек. Это сразу видно.

– Почему вы так думаете?

– Нутром чую. И знаете, что еще? Я думаю, нам с вами суждено было встретиться.

Я вскинула брови.

Он снова взял меня за руку.

– Меня потянуло к вам, как только я вошел в магазин. Обычно я хожу в другой, но его как раз ограбили накануне ночью, и они закрылись. Я не случайно к вам забрел. Это было предначертано.

Я зажмурилась и начала тереть себе виски. В голове роились тысячи разных мыслей, и я уже боялась, как бы она не лопнула. Что происходит? Я остановила себя и попыталась мыслить трезво.

– Вы ничего обо мне не знаете – ни из какой я семьи, ни что делала в прошлом. Я же могу оказаться кем угодно. Преступницей, например. Не уверена, что вы захотите разбираться. Это и мне тяжело.

– Не имеет значения. Важно, кто вы сейчас. А сейчас вы прекрасная, умная, милая женщина. Не бойтесь меня. Давайте я буду тем, кто у вас есть в этом мире.

И я сдалась ему и головокружительному роману. С того дня мы почти все время проводили вместе. Он снимал квартиру в отреставрированном здании XIX века в Фиштауне, и когда я поехала туда в первый раз, то очень удивлялась необычному названию района[3]. Гэбриел объяснил, что название дано в честь первопоселенцев-рыбаков. Скоро я изучила эти яркие богемные кварталы: сплошные бистро и знаменитые рестораны, места, где можно наслаждаться музыкой или живописью. Мы стали проводить у него дома все больше времени, и я оценила его такт: он понимал, мне нужно время, чтобы принять происходящее. О сексе поначалу и думать было страшно. Соображу ли я вообще, что нужно делать? А шрамы, ведь я больше не смогу их прятать? Но Гэбриел был терпелив и деликатен, и когда это случилось в первый раз, мои страхи как рукой сняло. Все было так естественно, и я чувствовала себя оберегаемой и желанной.