Шрифт:
Закладка:
Скрипка отозвалась чистым глубоким звуком.
Исабель не созналась виконту, что умела играть только три мелодии: колыбельную, отрывок из «менуэта», как его называла мама, и бравурную песенку, на «ура» принимаемую на всех шумных деревенских торжествах.
Исабель выбрала колыбельную.
Закрыв глаза, она вдохновенно водила смычком по струнам, купаясь в чистейшей, совершенно по-другому зазвучавшей на этом благородном инструменте музыке. Где-то в середине мелодии Исабель открыла глаза и вздрогнула, столкнувшись с ненавидящим взглядом виконта.
Девушка оборвала игру и опустила скрипку.
– Дай сюда.
Виконт бесцеремонно вырвал смычок из рук Исабель, дернув его так, что у девушки заболела рука. Поморщившись, девушка молча наблюдала за тем, как тот укладывает скрипку обратно в футляр и запирает в шкафу. Вспышка злости Винсента напомнила Исабель о том, что дом, в котором она находится, обстоятельства ее появления в нем и человек, стоящий перед ней принадлежат к иному миру. Миру, в котором то ли боги, то ли, все-таки, дьевон отозвались на одно полное горя желание и явили чудо. Правда, обернувшееся для предмета чуда самым настоящим проклятьем.
– Тебе пора, – буркнул виконт и широким шагом вышел из комнаты. Исабель ничего не оставалось, как последовать за ним.
У верхней ступени кухонного Винсент внезапно остановился, загородив дверной проем. Исабель встала на цыпочки, глянула через плечо виконта и увидела трех котят, деловито пьющих молоко из миски у нижней ступени.
Дымчато-серая настороженная кошка сидела рядом.
– Пусть попьют. Они не любят людей и убегут, если подойти, – сказал виконт сухо.
– Любите животных… господин? – осведомилась Исабель. Переход от непонятной и беспричинной злости к голодным котятам был слишком стремителен.
– Ни да, ни нет, – пожал плечами Винсент.
– Тогда откуда такая забота?
Виконт повернул голову и смерил Исабель внимательным взглядом.
– Я сильнее. Они слабее. Они пришли туда, где у меня есть сила и возможности. Я могу дать им тот минимум, который позволит им жить.
Выход ты найдешь сама, – ткнул Винсент пальцем в сторону, за деревья.
За их спинами раздалось сердитое покашливание Ханны.
Исабель склонила голову.
Не попрощавшись, виконт развернулся и ушел обратно, вглубь дома. Ханна, замешивавшая тесто, кинула на девушку извиняющийся взгляд и развела испачканными в муке руками.
– Это еще не самое его плохое настроение, – сказала она шепотом.
– Что я могу ответить отцу? – крикнула Исабель в пустоту.
Ответа, разумеется, не последовало.
Девушка вздохнула. Оглядевшись, она достала из кармана завернутые в кусок ткани остатки вчерашнего ужина и разложила под кустом.
Ханна предупредила ее, что обитающие в поместье кошки очень уважают куриные хрящи и лапки, а Исабель очень уважала кошек. И больших собак с умными глазами.
Десять лет назад я бы сломал скрипку о голову девчонки, а потом выкинул бы ее вон, спустив со ступенек. Не потому, что ярость застилает мне глаза и я перестаю контролировать себя, как красочно расписывал Поль Ленно, думая, что я не слышу. А потому, что это был бы самый быстрый способ избавиться от раздражителя, не вдаваясь в объяснения.
Ну, по крайней мере, мне так кажется.
Я не люблю, когда что-то заставляет меня грустить.
Не важно, что Исабель никак не могла знать о том, что колыбельная приходит вместе с каждым ночным кошмаром. Важно то, что она огорчила меня, а в моей жизни и так хватает огорчений.
Честно говоря, я думаю, что она испугается, или попытается узнать, в чем дело, или заплачет, в общем, проявит хоть немного эмоций.
Но она послушно отдает скрипку, и я не замечаю в ее глазах ничего, кроме отстраненности. Как будто все, что происходит, не имеет к ней прямого отношения, и она всего лишь наблюдатель. Обрушившаяся стена, дерево, облака – вот что интересует Исабель куда как больше меня. И розарий, на вопрос о котором я даже не отвечаю. Честно говоря, мой розарий мне тоже интереснее куда как больше, чем эта девчонка. Пусть даже от него остались лишь Висконти, да несколько других кустов. В ней нет огня, в ней нет нежности, в ней нет вызова. Она похожа на мой пруд. Я знаю, что над ним летают птицы, что в нем размножаются лягушки и раньше жила какая-то рыба. Но каждый раз, как я прихожу посмотреть на него, поверхность идеально ровная. Ни круга, ни всплеска. Возможно, эмоции Исабель как рыба – где-то на дне. А может быть, она просто не в себе.
У порога я замечаю кошку с ее семейством. Я уже привык, что к моему поместью приходят все, кому не лень. Коты каждую весну метят по периметру стены, вороны вьют гнезда, жабы отдыхают в тени, кошки приволакивают котят к крыльцу, точно зная, что я опять буду выносить им остатки обеда. Я не против. Я помню, что такое абсолютная, всепоглощающая беспомощность и мне нравится, что все эти существа могут ходить по моей территории ничего не боясь.
Я не беру их на руки, не глажу, не умиляюсь. Когда шесть лет назад, зимой, ко мне притащился обмороженный кот, я пустил его к огню, и он всегда мог рассчитывать на рыбий плавник от моего ужина.
Я сделал это не из жалости. Не от одиночества.
Я сделал это потому, что я мог это сделать. Вот и все.
Не знаю, почему я стал пояснять это Исабель. Но мне вдруг захотелось объяснить. Разбить возможную иллюзию, что я храню в своем сердце нежность и сентиментальность, что в нем горит огонь, ну и прочую чушь, которую мне вменяли мои… партнерши.
Хотя, мне кажется, я мог бы не стараться.
Отчего-то мне становится душно, и я тороплюсь уйти. Воспоминания накатывают волна за волной, и я начинаю шататься под их тяжестью. Мне уже не до Исабель. Она что-то кричит вслед, но я уже не слушаю. Боги с ним, с Мелехом. Придет, когда придет.
– Ну что ж… По крайней мере, он не сказал, чтобы
