не могут заменить приходящих слуг. Так что для мужа Ханны я немощный сварливый старик, со стекающей слюной, день и ночь лежащий на подушках. Или сварливый шаркающий уродец, бродящий по комнатам поместья. Не знаю, что именно придумала Ханна. Но есть же еще Ленно. Ленно, живущий здесь, потому что жить ему больше и негде – его дом, судя по рассказам, проще спалить дотла, чем привести в порядок. Да и сам Ленно не очень-то хочет возвращаться туда, где из него регулярно пытались вышибить дух. Не повезло Полю с сыном, зато повезло с внуком. Сложно представить, чтобы Ленно положил глаз на Ханну, разве что на ее пирожки. Но когда у мужа выходной, он приезжает за Ханной прямо к воротам Лозы, на скрипучей телеге. Видимо, чтобы напомнить потенциальным соблазнителям о своем существовании.

Рядом с Ханной, мечтательно вперившись куда-то вдаль, стоит высокая девушка с аккуратно заплетенными в две короткие косы каштановыми волосами. Я скольжу взглядом по простой рубахе с незатейливым узором у ворота и на рукавах, по сарафану, из-под подола которого выглядывает край кожаной сандалии.

Не красавица – бледновата, запястья тонкие, как у мальчишки, а таз наоборот, широковат – хотя в сарафане трудно оценить наверняка.

Но осанка хороша, и лицо приятное. Хочется посмотреть еще раз, и обязательно, чтобы улыбнулась и опустила ресницы.

– Кто это, Ханна? – спрашиваю я, прищурившись, чтобы понять, кажется ли мне или волосы девушки и впрямь на солнце отливают бронзой? – И какого дьевона она тут делает?

– Это Исабель, дочь Мелеха, – отвечает Ханна степенно и неодобрительно смотрит на меня.

Ну да, все слуги в курсе того, что сказала мне мать Азарии, но я давно перестал надеяться на спасение и чудо. По крайней мере, в том виде, в каком его ждут.

– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет, – разжимает губы Исабель.

И переводит взгляд на меня. Глаза у нее темно-карие, с золотыми крапинками на радужке. И понять, о чем она думает – невозможно.

Непроницаемость этого взгляда имеет что-то родственное с бездной, в которую я падаю последние годы, и я невольно делаю шаг вперед.

Розами от Исабель не пахнет, козами, к счастью, тоже.

– И долго он собирается болеть? – спрашиваю я, размышляя, сколько еще смогу обходиться без общества человека, готового сносить мои придирки, жалобы, приступы злости и нытье и маскировать все это обязанностями камердинера. Так сложилось. Сперва моим спасательным кругом, в который я мог выплеснуть всю боль и ярость, был Марел. Его участие и невозмутимость уберегли прочих от моего дурного настроения и безумия и немало поспособствовали тому, чтобы они продолжили работать в доме. Мелех отдувается теперь вместо Марела, зато и жалование у него выше. Конечно, прошли те времена, когда я вообще не мог оставаться один. Да и теперь в доме постоянно торчит Ленно. Но это не то, совсем не то. Мне нужно, чтобы мне не просто отвечали, а чтобы меня слышали. Не выполняли приказы, не получали монеты, а были рядом. Мелех справляется в разы хуже Марела, но граница между мной и безумием еще недавно была слишком близко, чтобы я мог привередничать. Хотя бы так. Хотя бы немного. А теперь, Мелех лишил меня и этого. И что, эта девчонка так спокойно говорит мне, что он неизвестно сколько не придет?!

Исабель разглядывала облака, плывущие над сгоревшим крылом дома. Само крыло, конечно, было намного интереснее: увитое дикими виноградом, как и остальные стены дома, приютившее птичьи гнезда, оскалившееся разрушенной кладкой и балками. Но тяжело фантазировать о том, каким поместье было до пожара, если за твоей спиной сердито сопит провожатая.

– Кто это, Ханна? – раздался резкий недовольный голос слева. Исабель вздрогнула. Замечтавшись, она и не услышала, как подошел хозяин поместья, а в том, что голос принадлежал Винсенту девушка и не сомневалась. – И какого дьевона она тут делает?

Ханна что-то ответила, а Исабель, сделав глубокий вдох как перед тем, как нырнуть в пруд, выпалила:

– Я пришла извиниться за своего отца и сказать, что он все еще болеет!

И наконец-то осмелилась поднять глаза на виконта.

Почему-то она представляла его брюнетом. Бледным, изможденным юношей с тенями, залегшими под глазами. Юношей с тонкими запястьями и дорогими кольцами на пальцах; печальным и равнодушным. Юношей, похожим на господина, который как-то раз проезжал вместе со своими друзьями через их деревню. Исабель запомнила тогда его взгляд – цепкий, изучающий, неприятный.

И губы – ярко-красные, как будто он наелся вишен и забыл промокнуть рот. Эти губы потом преследовали ее в липких, вязких кошмарах: кусали яблоко, облизывались, причмокивали и при этом висели в абсолютной черноте и темноте, отдельные от остального лица.

Винсент оказался высоким, широкоплечим и загорелым. Волосы у него были светлые, выгоревшие на солнце и перевязанные сзади узкой лентой, чтобы не лезли в глаза. Брови – густые, нахмуренные, взгляд недобрый, а на скулах играли желваки. Когда Исабель была маленькой, примерно так же смотрел на нее отец, когда обнаружил ее макающей сына пекаря головой в бочку.

Одет виконт был в темные штаны, невысокие сапоги и темную рубаху, выпущенную сверху. Винсента можно было бы принять за зажиточного селянина, привыкшего к тяжелой физической работе, но ткань была слишком хорошего качества, обувь выглядела крепкой и дорогой, и простой человек никогда бы не смог держать спину так, будто проглотил палку.

– И долго он собирается болеть? – шагнул виконт вперед с таким лицом, словно хотел задушить Исабель.

Та вздрогнула.

– Я… я не знаю… ему трудно дышать из-за кашля, и он все время лежит, и…

– Видишь ли, – перебил девушку Винсент. – Я привык к тому, чтобы мой камердинер был рядом. Рядом, чтобы выслушать меня. Твой отец и так-то приходит шесть дней в неделю вместо семи.

– Но… – начала было Исабель. Да, это было правдой. Когда умерла мама, Мелех попросил у виконта несколько выходных для похорон. А потом и вовсе выпросил один день в неделю, чтобы проводить его с дочерью. Исабель тогда была маленькой и не задумывалась, нормально ли это, чтобы господин так отпускал слугу. А сейчас, глядя на виконта, девушка подумала, что для отца такая просьба была сродни тому, чтобы подойти и попросить разрешения у медведя поделиться ульем. Даже странно, что медведь и впрямь поделился, а не сожрал. Виконт раздраженно махнул рукой перед ее лицом, словно отгоняя муху.

– Но – что?

– Отец ведь не специально заболел, господин, – смело посмотрела в