Иногда, пока Эмма спала, Арман один спускался в бар выпить джина с тоником. Ради самого жеста. Когда Эммы не было рядом, он смотрел на себя со стороны, и ему нравилось то, что он видел. Он был влюблен, красив, молод – даже слишком молод, чтобы так жить. Он нарочно поддерживал это несоответствие, как с галстуком и рваными джинсами. То же нравилось ему в Эмме: ее внесистемность. Она была из тех, кого не понять с первого взгляда. Он видел в ней экстравагантную ветвь буржуазии, новый извод порочной знати. Ему нравилось, что он никак не может разгадать ее до конца, с ее привычками дочки богачей, но почти богемной жизнью. Ему нравились такие несоответствия: рассуждения об анархизме в баре роскошного довильского отеля, мысль, что можно, благодаря убеждениям, быть на одной волне с народом, а благодаря манерам – с высшим светом; вечное расхождение, так что в итоге не принадлежишь ни к тем, ни к тем. Ты неуловим, принцип never explain, never complain[3] подкреплен врожденной легкостью маневра. Они жили, как не жил никто.

Арман с удовольствием наблюдал, как растет это расхождение: его одноклассники не понимают, как он может жить с девушкой, а взрослые – как это он живет так же, как они. Он чувствовал, что уходит от общества, прогуливаясь прямо в его гуще. И чувство это доставляло ни с чем не сравнимую радость. Он видел, что он существует.

По возвращении из Довиля им пришлось съехать с Ля-Мюэт. Арман нашел мансарду на улице Катр-Септамбр. Они прожили там два года, сцепившись воедино, внося скромную плату за счет отцов. Арман купил скутер Scoopy Honda SH50, отделанный красным пластиком. Он был, наконец, свободен: у него была комната, скутер и девушка, которую можно любить.

В школе ему казалось, что он живет в другом мире. Все было как будто просто. Однако ему не хватало денег. Он попробовал репетиторство, но оно давало мало. Пришлось что-то придумывать, чтобы не упасть в глазах Эммы. Он научился красть, не что-то ценное, нет, – так, еду, шампуни, пиво и «Ментос» в супермаркете внизу.

Еще научился просить.

Рядом со школой было бистро, где обедали все ученики. Держал его Серж. Он был добряк. Каждый день он бесплатно кормил Армана, но втайне от остальных ребят. Как будто Арман заплатил.

Эмма ходила на подготовительные курсы в Высшую нормальную школу, Арман катался на скутере, крал книги или еду, а потом возвращался в их мансарду, радуясь, что она там и ждет его.

Арман выпустился из школы и, как и Эмма год назад, пошел на подготовительные курсы. Они учились, вместе спали. Но что-то ушло: не было того подъема, с каким они делили жизнь, – она стала обычной.

VI

В Берлин Франц приехал восемнадцатилетним. С сумкой в руке, в свадебном костюме и с дипломом Ганноверского института. Господин рекомендовал его в несколько здешних компаний. В западной части, где улицы чище, люди деловитые, как в Мюнхене, и где крутится вся экономика. Все идут быстро, с сэндвичами в руках, как будто не могут позволить себе отвлечься на обед. Женщины – относительно молодые – с силой защелкивают сумочки. Вид у них гордый и сильный. Непонятно, как они находят себе мужчин. Наверное, выбирают еще более начальственных, чем они сами, или же клеят подчиненных – парой доминантных пощечин.

Францу нравилась эта суета. Ох как они заняты, как спешат все эти люди – из офиса в шикарный магазин, и как они, должно быть, счастливы, не успевая даже размять в праздных руках свои неврозы.

Несколько галстучных встреч, и Франц вступил в этот мир. Он будет секретарем при дирекции «Гюнтер amp; Ко». В конце концов, секретарь – не так уж плохо, если он «при дирекции», решил Франц.

Началась работа. Тусклая. Тусклыми были и кабинеты конторы. Но так все и делается – находишь скучное место в «Гюнтер amp; Ко», берешься за все, что дают, вкалываешь, а в один прекрасный день женишься на Катерине с пустым потухшим взглядом, зато с такой нежной кожей и блестящими волосами. Занимаешься с ней любовью, потом рождается малыш Мартин. Отправляетесь на машине в отпуск. Скоро Мартин получит диплом, и можно будет на покой.

А пока Франц жил в маленькой двушке на Ноллендорфплатц. Ему было восемнадцать. Он раскладывал папки. Вечером читал подержанные книги, закрывшись в своем убежище.

VII

Тобиас не знал, что делать дальше. Он волочил свое тело куда придется: в метро, в сквоты, в парки. Из кафе, где работал, ушел почти сразу; потом был героин и жизнь героинщика. Но недолго, нет, всего месяц – пока судьба не подставила плечо.

Он шел по улице Токвиля и глядел под ноги, ища монету, носовой платок – что угодно, за что зацепиться взглядом. Но вместо лотерейного билета или банановой кожуры он узнал туфли сестры. Он поднял глаза: да, это она, будто мираж, – за руку с каким-то мальчиком.

Скамеек поблизости не было; они зашли в бистро. Бледность Тобиаса испугала сестру. Но некогда было думать об этом – они снова нашли друг друга; вдобавок он познакомился с ее сыном, маленьким Лукасом.

Лукас, попивавший гренадин, был впечатлен.

– Лукас, это мой брат Тобиас, твой дядя.

Тобиасу было стыдно за свой вид: весь бледный, грязный. Он жалел, что не познакомился с племянником пару месяцев назад, когда у него была работа и любовь.

Он задумался о превратностях судьбы, но эта сыграла ему на руку. Сестра приютила его. Он пережидал ломку в маленькой квартире на улице Кампань-Премьер, с сестрой, с Лукасом. Стефан получил повышение с переводом в Лондон. И уехал. Они расстались.

Жизнь на улице Кампань-Премьер складывалась прекрасно. Как и прежде, Тобиас готовил суп на ужин, но днем он не был один – он заботился о Лукасе. Водил его гулять в парк, покупал горячие вафли.

Вечером возвращалась сестра. Они читали Лукасу сказку на ночь. Потом Тобиас с сестрой садились в гостиной и говорили о годах, пролетевших, пока они не виделись, о том, что изменилось внутри.

Чтобы отвлечь Тобиаса от наркотиков и тяжелых воспоминаний, сестра решила подыскать ему что-нибудь, приятную работу подальше от Парижа.

В Берлине открылась вакансия переводчика. У Тобиаса будет зарплата и квартира. Отъезд через неделю.

Его пугал переезд. В Берлине он никого не знал, никогда не жил там. Нужно было все начинать