Андрей характеризуется как «легкий умом», поскольку посмел выступить с обвинением против главы русской церковной иерархии, решился на «мятеж»)[99]. С другой стороны, в период XI–XIII вв., очевидно, эти события рассматривались по-иному – подобное выступление епископа (конечно, не самого по себе, а с тверским князем, стоявшим за его спиной) с обвинением против митрополита было возможно и не воспринималось как заведомо безуспешный «мятеж». Это свидетельствует о том, что господство вертикали властных иерархических отношений в сфере церковного суда, в т. ч. господство принципа единоличного мнения судьи, еще не превратились в формально-юридическую реальность, и были представлены пока что в качестве тенденции.

О том, что в древнерусском обществе рассматриваемого периода усиливается и закрепляется тенденция к усилению единоличного начала, прежде всего власти иерархов, говорят появляющиеся в XII в. многочисленные свидетельства и жалобы на злоупотребления высшей церковной иерархии, чьи властные полномочия достаточно разрослись и окрепли, чтобы дать такие возможности для произвола[100]. С другой стороны, эти же свидетельства говорят о существующем в церковной среде сопротивлении этой тенденции.

Еще одно важное обстоятельство следует учитывать, взвешивая аргументы «за» и «против» присутствия принципа публичности в церковном суде. Этим обстоятельством является возможность апелляции. И здесь, видимо, нужно разграничить 1) вообще возможность пересмотра вынесенного судебного решения и 2) особое право епископа на апелляцию к константинопольскому патриарху. Свидетельства источников, которые можно привлечь для рассмотрения этого аспекта, носят фрагментарный и единичный характер.

Сложным для изучения и понимания делом по-прежнему остается суд над новгородским епископом Лукой Жидятой. Можно предполагать, что в деле еп. Луки нашел отражение целый ряд противоречий: между греческой и русской частью Русской Церкви, между Киевом и Новгородом, между разными силами внутри новгородской городской общины[101].

Опираясь на характер мер, примененных к Дудику, В. В. Мильков предложил реконструкцию обвинений, которые были предъявлены новгородскому владыке, предположив, что это могли быть какие-то из разновидностей сексуальных преступлений, подозрение в присвоении церковных ценностей или незаконном похолоплении[102].

При этом слабым местом указанной реконструкции является то, что суд в течение трех лет не носит завершенного характера, он продолжается, приводя в итоге к оправданию еп. Луки и закономерному осуждению его обвинителей. Прежде всего, сторонники этой концепции исходят из политической подоплеки обвинения, но при этом не приводят достаточных объяснений, почему процесс тянулся так долго, учитывая, что сила очевидно находилась на стороне митрополита, который был заинтересован в осуждении еп. Луки. Нет никаких сведений, чтобы какая-то политическая сила оказывала ему противодействие. Правда, В. В. Мильковым было выдвинуто предположение, что судебный процесс, инициированный митрополитом, застопорился из-за запирательства холопа Дудика, которого вынуждали дать показания против епископа[103]. Такую версию нельзя исключить, но, учитывая возможности стороны обвинения, крайне мала вероятность того, что масштабный судебный процесс зашел в тупик по причине упорства и стойкости верного холопа. Более того, с формально-юридической стороны совершенно непонятно, какие обстоятельства могли растянуть судебное разбирательство на целых три года.

Высказываются и иные предположения относительно хода и времени окончания судебного процесса, в том числе одним из наиболее основательных представляется допущение, что обвинения были сняты[104]. И здесь существует еще одно поле для предположений в попытках объяснить причину снятия обвинений. Это могли быть изменения в политической ситуации, могло быть явное ухудшение состояния здоровья еп. Луки (в скором времени после освобождения, на пути из Киева в Новгород 15 октября 1059 г. он скончался).

Существует также версия о применении в отношении еп. Луки трехлетнего монастырского заключения, изложенная в работах О. Г. Ульянова и А. Ю. Виноградова[105]. В рамках этой версии было выдвинуто предположение, что еп. Лука смог направить в Константинополь апелляцию, в результате чего был восстановлен в своем положении. Однако никаких сведений об обращении к Константинополю и поступившему оттуда пересмотру дела у нас нет, и молчание источников об этом выглядит странно.

Важным является то обстоятельство, что еп. Лука спустя три года после осуждения «принял стол свой в Новгороде и свою власть»[106], т. е. был восстановлен в прежнем положении. В этом смысле вполне можно предполагать, что решение митрополита было пересмотрено, вероятнее всего, им же самим (если бы имела место апелляция к патриарху, то об этом, скорее всего, летописец бы сообщил, как в других известных случаях обращения к византийским властям).

Это предположение находит косвенное подтверждение в хорошо известном случае, когда митрополит, реализуя право суда, пересматривал свое первоначальное решение. Речь идет о грамоте митр. Феогноста, в которой достаточно подробно представлены некоторые особенности церковного суда. По этой грамоте мы не только видим преобладающую роль иерарха в разрешении спорного дела, но и пересмотр первоначально принятого решения[107].

Процесс, основанный на принципе публичности, не предполагает возможность апелляции; выносимое обществом решение является окончательным, поскольку не может быть другой, более высокой инстанции, способной пересмотреть таковое решение. Это противоречие отражено в канонических нормах, допускающих третейский суд и прямо запрещающих в таком случае «перенесение дела» в высший суд (107 правило Поместного Карфагенского Собора)[108].

Таким образом, эти данные источников показывают возможность пересмотра судебного решения как самим церковным иерархом, вынесшим решение, так и (возможно) вышестоящей церковной инстанцией. Данное обстоятельство является дополнительным указанием на то, что древнерусский церковный процесс рассматриваемого периода не основывался на принципе публичности.

Принцип соборности. Интересной и сложной проблемой является соотношение принципов публичности и соборности. Очевидно, что в работах некоторых авторов эти два принципа смешиваются – например, при трактовке упомянутого выше места из Евангелия от Матфея (Мф 18:15–20) усматривают в нем проявление именно принципа соборности[109]. Достаточно распространенным является представление, что церковный суд вообще – и древнерусский церковный суд, в частности – основывается на принципе соборности.

Говоря о принципе соборности, необходимо разделять историко-правовое и теологическое видение этого вопроса. В теологическом отношении, например, Вселенским Собором является такое собрание, которое вырабатывает решения действием Святого Духа. Именно такое понимание очевидно в правилах III Вселенского Собора: «не будет позволено никому произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенныя от святых отец, в Никеи граде, со Святым Духом собравшихся»[110]. Этот элемент может закономерно выдвигаться на первый план, в результате чего Собор будет рассматриваться как «орган Св. Духа, живущего в Церкви»[111]. Именно через этот элемент подчеркивалось принципиальное отличие «соборного» собрания от любого другого светского собрания, – церковный Собор, при всех разногласиях его членов, проявляемых в прениях, a priori обладает внутренним единством, обеспечиваемым причастностью всех его членов Святому Духу. С другой стороны, идея единства общества верующих, стоящая за принципом соборности, находит свое отражение в представлении, что все верующие через своих