он меня спрашивает — что ты за человек? Скажу — владыка, — не будет мне на руку, и сказал им: доктор я. И они спрашивали меня о лекарствах, и что мне было возможно, дал им ответ. После, так как был вечер, пошел я к одному христианину, и он принял меня в свою семью, потому что не было другого свободного дома нигде. А слуги мои стояли на дворе, и видел я, что они умирают от холода. Хотел я уйти из Врацы снова, но нашинские албанцы стерегут городские ворота и спрашивают всякого, кто выходит и кто входит. Что мне было делать? Послал я наперед конюха-вьючника с двумя турками тамошними, а я закутал голову свою шерстяным платком и взял в руку кнут, и велел идти вперед конюху, и будто татарин паши быстро вышел из ворот[185]. И не узнали, что я за человек. И пошел я опять в Черепишский монастырь. А в епископии те албанцы разворовали постели и посуду, а жито, и ячмень, и вино — все съели, и выпили, и продали. И в этом монастыре не мог я остаться, встал и пошел в другой, что подале от Врацы. Пришли мы вечером поздно в одно село. А оно все разбежалось, нет ни одного человека, нет хлеба, нет дров, а мороз лютый, ночь долгая, декабрьская, едва не померли от стужи. На утро встали рано. Дороги нет, снег глубокий, четыре часа пути до Карлюковского монастыря[186] едва за два дня одолели. Там пробыл я пять-шесть дней и праздновали рождество Христово[187]. И туда начали приходить турки из войска, потому что, вернувшись из Видина, по всем городкам вокруг были паши, а по селам ходили пашовы люди, больше чтобы кормиться и обирать села. И не было мне возможно жить и в том монастыре. И пошел я вновь в Тетевен и там пробыл 40 дней. И пришли некии люди в феврале месяце и сказали, что убрались делибаши капудана-паши[188], две тысячи которых зимовало в Плевене. И я обрадовался и пошел в Плевен, но не пришло мне на ум, что во Враце Юсуф-паша, а в Ломе[189] Гюрджи-паша[190], а в Волощине напротив Лома Силяхтар Хюсеин-паша, все наилютые грабители. И если подадутся на Плевен, куда мне бежать? Не бежал я, не потому что некое зло сделал, а потому что имя мое большое — владыка. А паши — грабители, коли схватят меня, и десятью кошелями не откупиться![191] А у меня при себе нет и ста грошей! Добрались мы до Плевена в мясопустную субботу[192], и жил я мирно до сырной пятницы[193]. Вечером поздно нагрянули делибаши Гюрджи-паши. Поразбивали двери, пришли и в наш конак[194] 12 делибашей с конями. А у нас нет ни хлеба, ни ячменя, ни половы, ни сена. И взмолились мы им, и дали денег, и пошли они в другой дом. И сказали, что наутро придет Гюрджи-паша с четырьмя тысячами. А мне куда бежать? Вон нельзя никуда выйти, а быть в христианском доме невозможно. И убежал я из дома и укрылся в одном турецком гареме[195]. Думал, что Гюрджи-паша останется день или два и после уйдет. Но не стало так, потому что он пробыл десять дней. И когда вышел он, в тот день пришел и Хюсеин-паша с шестью тысячами войска. И не оставили ни христианских, ни турецких домов пустыми. Поднялся крик и вопль турчанок, да кто их слушал! Пришли и в наш дом, но не было там места для коней, и не пришелся он им по вкусу. А пока они ходили и внутри и вокруг дома, я со страху побежал к старшей жене в гареме[196], а она по их обычаю отворачивала лицо свое от меня, чтобы я не глядел на нее[197]. И этот паша пробыл 15 дней. А я так просидел в том турецком гареме 26 дней. Был великий пост[198], а у турка не было ничего для еды. Лавки заперты, а у всякого христианина в доме были свои турки, и у кого было на уме подумать обо мне и принести мне какую-нибудь снедь? А тамошние люди не весьма научены иметь архиерея в почете. Пусть уж без снеди, но много дней и без хлеба оставался, потому что тот турок был бедняк и больше кукурузный хлеб ели[199]. Было немного квашеной капусты, а другого ничего. Но что страха было, чтобы не пошел кто и не выдал меня, потому что много денег хотели взять с меня. А как их у меня не было, думалось мне, что убьют меня. И когда ушли они (турки. — Н. Д.), вышел я из того гарема и пошел в дом моего эпитропа[200]. И не прошло и трех дней, и произошла в городе большая смута. И спросил я: «Что это?» И сказали мне: «Кырджалии подошли к окраине города и хотят войти в город во что бы то ни стало!». И гляжу, замужние турчанки и христианские жены, каждая неся с собою изряднейшие из вещей своих, плачут и бегут в турецкую укрепленную часть[201]. Тотчас же поднялись эпитроп и жена его, взяли немного вещей с собой и побежали из дома своего. А мне куда бежать? Советовали мне некоторые люди пойти в один постоялый двор[202], что огражден крепко каменной стеной; есть там и много турок, и не смогут взять его кырджалии. И я пошел в тот постоялый двор и прожил там 15 дней, пока не ушли кырджалии к Тырнову. Но вот подошел святой Лазарь[203]. В тот день вышел я из постоялого двора и пошел на подворье Божьего гроба[204] и мирно провел страстную седмицу[205]. А на самую пасху служил литургию[206], и радовались мы. А в девятом часу пошли мы на вечерню[207]. По обычаю, когда начали приветствие с «Христос воскресе!», услышали, как потрясся город и раздались общий вопль и крики. И все люди, что были в церкви, побежали вон. Остался я один в церкви, облаченный в архиерейские одежды. Слышу извне крики и плач, но не знаю, что это за гомон людской. И не смею выйти и выглянуть вон, потому что церковная ограда слабая, видно отовсюду. И в