— Умный ты очень на словах, а бродишь по свету бездомной собакой.

— Ты, Антон, благодаря малолетству обидеть меня хотел. А не обидел, истину сказал. Значит, есть в тебе чутье божье… Я ведь взаправду собакой по следу иду. Только след тот мне одному известен.

— У каждого свои загадки, — равнодушно согласился я, немного уставший от занудливой манеры старца произносить слова тягуче и многозначительно.

— И надежды свои, — натягивая портки, ответил Онисим.

— Надейся, надейся, — усмехнулся я. — Теплеет сегодня здорово. Таких пара дней — и покедова.

— Чего покедова?

— Разойдемся, как в море корабли.

— Не в отца ты, — укоризненно вздохнул Онисим. — Отец у тебя сердечный, жалостливый…

— Нервнобольной он, на фронте контуженный, потому и жалостливый…

— Ошибаешься… Человека жестокого, душой плесневелого, контузия озлобить способна. А отец твой цветком к людям. Цветком…

— Спешите, нюхайте!

— Радуйтесь… Спешите, радуйтесь! — Онисим, если так можно сказать, воскликнул шепотом, затягивая при этом ремень. И казалось, сдавил ремнем себя столь отчаянно, что теперь не мог говорить нормальным голосом. — Мало в людях сердечности после войны осталось. И жалости никакой…

— Ты попом, случаем, не работал?

— Нет. Иметь дело со служителями приходилось, но вообще я к религии без внимания.

— Опиум?

— Я вино церковное люблю, — уклонился от ответа Онисим. — По-мирскому оно кагор называется.

— Есть такое. В городе сколько угодно.

— Неплохой у вас город… Разбит основательно, но это дело поправимое. Нет худа без добра: будут строить его заново. Все лучше сделают, чем был раньше.

— Он и раньше хороший был.

— Похоже, — обрел прежний голос Онисим. — Может, обоснуюсь здесь со временем. Домишко на горе куплю. Буду смотреть с террасы на море да вино молодое потягивать.

Мысль эта, видимо, показалась старцу такой приятной, что он, согнув пальцы и придерживая ими воображаемый бокал, показал, как будет пить то молодое пахучее вино.

— На гору высоко забираться, — сказал я.

— Зато простору много, как в степу.

— Я в степи никогда не был.

— Еще везде побываешь, Антон, — заверил старец и поскреб пятерней затылок.

11

В отделе кадров завода меня оформили учеником стерженщика. Звучало, конечно, это не ахти. Одно дело ученик токаря, слесаря, то профессии известные. А стерженщик? Еще неделю назад я и не представлял, что такая профессия вообще существует. Даже тетка Таня, которая о соседях знала все на свете, и та полагала, что Женя Ростков работает просто литейщиком на машиностроительном. Оказалось, литейщики бывают разные: кто формовщик, кто плавильщик, кто обрубщик.

Женя Ростков был стерженщик. В стержневом отделении изготовляли нужные для производства стержни. Делали их из песчано-глинистых смесей. Слово «делали», конечно, ни о чем не говорит. Существует технология: набивка смеси в стержневом ящике, извлечение из него стержня, отделка и окраска противогарной краской. Потом стержни надо сушить в печках-сушилках. Словом, возни много, потому что искажение конфигурации может произойти и при извлечении стержня из ящика, и в сушиле из-за усадки глины, и по причине выгорания органических веществ…

— Царством земли и песка называют нашу работу, — улыбнулся Ростков.

Он вел меня по цеху, держа за руку. А запахи в цехе стояли совсем не морские, довольно противные запахи. Люди работали споро, не замечали нас. Один или два человека кивнули Росткову — и все. Женя что-то говорил, но слова его буквально влетали мне в одно ухо, а в другое вылетали. Нет, нет, я старался быть внимательным. Я был благодарен Росткову: он из-за меня пришел на два часа раньше начала второй смены. Но я не мог отделаться от испуга, что буду работать в этом цехе, что это жизнь и, быть может, судьба моя.

— Изготовление моделей, стержневых ящиков и другой оснастки… Сборка и подготовка форм к заливке… Заливка форм… Охлаждение отливок…

Не очень понятные слова, которые произносил Ростков, звучали для меня, казалось, просто так, без всякой связи с моей будущей работой.

— Я вообще-то о море мечтаю, — напомнил я Росткову в столовой, где мы хлебали щи из новых алюминиевых мисок.

Женя на мое нытье не среагировал. Я потом убедился, что он обладал завидной способностью оставлять без внимания все, что его не волновало, не заботило. Наверное, по этой причине его все без исключения считали человеком спокойным, уравновешенным.

— Это хорошо, Антон, — сказал он минуты через две, отодвинув пустую миску. — Мечте радоваться надо.

Станислав Любомирович Домбровский вчера вечером, глядя в окно, за которым скучно серело небо и скупо поблескивали крыши нижних домов, выразил к моей мечте прохладное отношение.

— Я не очень уверен, что в нашем торговом флоте существует институт юнг. Если не существует, то маловероятно, чтоб в загранплаванье брали матросами лиц, не достигших восемнадцатилетнего возраста. Во всяком случае, это нужно уточнить… Следует попомнить и о существовании определенного юридического регламента, в силу которого открывается виза. Я почти убежден, что отбывание вашей мамой срока наказания может повлиять на решение этого непростого вопроса…

— Значит, вы советуете идти в литейщики?

Он не ответил на вопрос — откинул седую голову и начал декламировать:

…С шумом зловещим леса пожирало горячее пламя

До основанья корней, — только недра земли распалялись,

И, в углубленья ее собираясь, по жилам кипящим

Золото, медь, серебро потекли раскаленным потоком

Вместе с ручьями свинца. А когда на земле появились

Слитки застывшие их, отливавшие ярко, то люди

Начали их поднимать, плененные глянцем блестящим,

И замечали потом, что из них соответствует каждый

В точности впадине той, которая их заключила.

Это внушило ту мысль, что, расплавив металлы, возможно

В форму любую отлить и любую придать им фигуру.

Домбровский смотрел в окно, словно забыл о моем присутствии. Я нетерпеливо заскрипел стулом. Учитель обернулся, кашлянул в шарф.

— Это писал Лукреций, римский поэт первого века до нашей эры… Надеюсь, на уроках литературы вы не слышали о нем ничего.

Я кивнул в знак его глубокой правоты.

— Все равно, — глаза Домбровского светились в полумраке комнаты, возможно от температуры. Он поежился, присел на диван, повторил: — Все равно… Мореходы твои не смогли бы ходить даже на деревянных парусниках, не отлей умельцы топор.

Старец Онисим реагировал на мою идею пойти в литейщики долгим чесанием под мышками и лишь потом словами:

— Если уж надрывать пупок из-за рубля, то лучше на свежем воздухе.

— В нашу слякотную зиму свежий воздух очень легко простудой выходит. И ботинки у меня — в дождь только с камушка на камушек прыгать.

— Виноват, — сказал Онисим. — В голове моей из-за