Шрифт:
Закладка:
– Да, я помню. Но это ваше дело, не мое. Позвольте мне забыть об этом.
– Да, вам лучше забыть, – сказал Берг.
* * *
Месяц после возвращения Ланкастер жил как обычно. Несколько раз ему выговаривали за рассеянность и отсутствие энтузиазма в работе над Проектом, но не очень серьезно. Он стал более замкнутым, чем всегда. Ему было трудно засыпать, и он обратился к успокоительным средствам, а потом в резкой реакции – к стимулянтам. Но внешне бушевавшая в нем буря никак не проявлялась.
Он не знал, что думать. Он всегда был верноподданным гражданином – не фанатиком, но верным, и ему трудно было пересматривать исходные положения. Но он испытал нечто абсолютно чуждое всему, что он считал нормальными, и понял, что оно ему ближе, человечней, чем норма. Он дышал другой атмосферой и теперь не мог не видеть, что воздух Земли отравлен. Он с новым пониманием перечитал «Гимн дикаря» Киплинга и начал думать о том, о чем не думал раньше. Он теперь внимательно изучал новости, и вскоре его критический взгляд увидел их предвзятость – а есть ли в этой редакционной или тематической статье хоть какой-то смысл или это только болтовня и заранее определенные коннотации? Он начал сомневаться в приводимых фактах – их нужно проверить по другим источникам или – еще лучше – увидеть собственными глазами.
Он стал внимательней читать антиправительственные памфлеты, слушал подпольные передачи и попытался очень неловко поговорить с теми, кого подозревал в мятежных мыслях. Все это нужно было делать очень осторожно, и были кошмарные моменты, когда ему казалось, что за ним следят; и правильно ли, что человек должен опасаться услышать иное мнение?
Он гадал, что делает его сын. Ему пришло в голову, что главная задача современного образования – подавлять независимую мысль.
В то же время он не мог отказаться от того, во что верил всю жизнь. Мятеж – это мятеж, а измена – это измена; уйти от этого невозможно. Войн больше нет – много мелких стычек, но это не настоящие войны. Экономика стабильная, и никто не нуждается в самом необходимом. Всемогущее государство, возможно, не лучшее решение проблем во времена кризиса, но все же это решение. Перемены могут быть немыслимо опасными.
Опасными для кого? Для власти и ее шакалов. Но угнетенным людям Земли терять нечего, кроме своей жизни, и многие готовы принести эти жизни в жертву. Заключается ли право человека в том, чтобы набить живот, или есть и другие права?
Он пытался найти убежище в цинизме. В конце концов с ним ведь все в порядке. Он успешный шакал. Но и это не работало. Нужна какая-то более основательная философия.
Одна мысль удерживала его: если он станет мятежником, то выступит против своих друзей – и не только на Земле, но и против необычной команды в космосе. Он не мог себе представить, что будет сражаться с ними.
Были еще очень практичные соображения: он понятия не имеет, как связаться с подпольем, даже если захочет. А конспиратор из него ужасный.
Он был погружен в несчастья и нерешительность, когда за ним пришли мониторы.
* * *
Как у них принято, они постучали в дверь в полночь, и он был в такой панике, что едва смог пройти по квартире и открыть им. Четверо сильных мужчин колебались у него перед глазами, и в голове были громкий рев и темнота. Его бесцеремонно арестовали по подозрению в государственной измене, а это означало, что хабеас корпус и даже право на суд неприменимы. Двое отвели его в машину, остальные двое остались обыскивать квартиру.
В управлении его посадили в камеру и на несколько часов оставили. Потом два человека в мундирах федеральной полиции отвели его в комнату для допросов. Его попросили сесть, и улыбающийся человек с мягким голосом, с полными щеками и седыми волосами, почти по-отцовски предложил ему сигарету и начал разговаривать.
– Успокойтесь, доктор Ланкастер. Это самое обычное дело. Если вам нечего скрывать, то нечего и бояться. Просто говорите правду.
– Конечно.
Произнесено сухим шепотом.
– О, вы хотите пить. Алек, дайте доктору Ланкастеру стакан воды, пожалуйста. Кстати, меня зовут Харрис. Назовем это дружеской беседой.
Ланкастер жадно выпил воду. Манеры Харриса действовали обезоруживающе, и физик начал успокаиваться. Это просто… ну, просто ошибка. А может, выборочная проверка. Бояться нечего. Его не отправят в лагерь – не его. Такое случается с другими, но не с Алленом Ланкастером.
– Вам делали прививку против неоскопа? – спросил Харрис.
– Да. Это обычно в моей работе и при моем уровне допуска. На случай, если нас похитят, но зачем я вам говорю это?
Ланкастер попытался улыбнуться. Он чувствовал, что лицо его застыло.
– Гм. Да. Это плохо.
– Конечно. Я не возражаю против использования детектора лжи.
– Отлично, отлично. – Харрис улыбнулся и сделал жест одному из полицейских с бесстрастным лицом. – Я рад, что вы готовы сотрудничать, доктор Ланкастер. Вы не представляет, от каких хлопот избавляете меня – и себя самого.
Ему задали несколько безвредных калибровочных вопросов. Потом Харрис, по-прежнему улыбаясь, сказал:
– А теперь, доктор Ланкастер, расскажите, где вы на самом деле были этим летом.
Ланкастер почувствовал, как сердце подпрыгнуло в груди, и с ужасом понял, что прибор регистрирует его реакцию.
– Я был в отпуске… – сказал он, запинаясь. – Поехал на Юго-запад…
– Гммм… Машина с вами не согласна.
Харрис оставался озорно добродушным.
– Но это правда! Вы можете проверить…
– Знаете ли, есть такая вещь, как двойники. Послушайте, давайте не будем тратить всю ночь. У нас обоих есть много других дел.
– Я… слушайте. – Ланкастер пытался подавить панику и говорить спокойно. – Предположим, я лгу. Машина скажет вам, что я делаю это не из-за предательства. Есть вещи, которые я никому не могу сказать без разрешения. Например, если вы спросите меня о моей работе в Проекте – я ничего не смогу вам сказать. Почему бы вам не проверить по обычным каналам Безопасности? Был человек, по имени Берг – так он во всяком случае себя называл. Вы узнаете, что все это согласовано с Безопасностью.
– Мне можете все рассказать, – мягко сказал Харрис.
– Не могу. Не могу никому ниже президента. – Ланкастер спохватился. – Конечно, если я действительно провел лето не в отпуске. Но…
Харрис вздохнул.
– Я
