Примчались к Бусинке… И что же там увидели: камыш весь повален, истоптан, лодки исчезли, и только замшелые большие камни громоздятся в грязи на дне пруда, да в тине головастики шевелятся. На дамбе валяется деревянный заслон, который сдерживал воду.

У пруда (теперь уже бывшего) застали мы совхозного плотника деда Лагутина. Сидит он на старом пне, голову склонил на колени и что-то, шепчет про себя: то ли молится, то ли ругается. Нагнулись мы к нему. От него водкой пахнет. Семка спросил его:

— Это кто же такое натворил?

Дед голову приподнял, мутным взглядом на нас посмотрел и говорит:

— Я виноват, ребятки, во всем я виноват…

— Ты? — закричал Семка. — Ну, дед, мы тебя сейчас судить будем за такое дело.

Он взглянул на нас дымчато-серыми глазами. Зашмыгал носом и сказал:

— Свяжите меня чем-нибудь покрепче, оттащите, где тина пожиже, и киньте с размаху, чтобы меня там засосало. Я вам даже спасибо скажу за это.

Мы растерялись и не знаем, что с ним делать.

— Вяжите! — приказал дед Лагутин.

Мы стали связывать его, по его личной просьбе, своими ремнями от брюк. Когда мы его связали, Семка ухитрился сунуть ему под ребро кулаком, дед ойкнул и говорит: «Кулачишка у тебя остренький, внучок». А Семка ему:

— Я не внучок тебе, дед проклятый! Топить в тине мы тебя не будем, а милицию вызовем, чтобы тебя, посадили лет на сто в тюрьму.

— Не проживу столько, ей-богу, не проживу, — говорит дед. — Вы уж лучше меня туда, в тину, настаивал он.

Сначала мы его понесли: туда, куда он просил. Но потом раздумали. Да и тяжелым он оказался. Посадили мы его, связанного, у пня и стали допрос чинить.

— Отвечай, дед Лагутин, как ты пруд загубил, подробно рассказывай.

Дед стал рассказывать:

— …Значит… так дело-то случилось, — волнуется дед, носом шмыгает. — Стою я у Бусинки, любуюсь; как в пруду тучки отражаются. Вдруг слышу: где-то в отдалении «тыр-тыр-тыр», вроде автомобиль или трактор шуршит. Потом это «тыр-тыр-тыр» все громче и громче. Вдруг у дамбы показался сначала «газик», а за ним «Волга» голубая подкатила. Въехали они на дамбу, остановились. Из «газика» вылезли четверо людей, а из «Волги» один, толстый, лысоватый. Руки под помочи засунул и глазами вокруг себя рыщет. Стали они о чем-то между собой шептаться. А мне, — говорит дед, — страсть, как захотелось услышать, какие они слова про наши места говорят. Я взял и приблизился. А они, приезжие, прямо обалдели от красоты нашей неземной. Лысоватый каждого приехавшего в лоб поцеловал и сказал: «Не Бусинка, а жемчужина найдена. Всем премия будет».

— Ничего даже и не подозревая, — говорит дед, — я встрял в их разговор. «А чего делать собираетесь? — спрашиваю. — Рисовать будете, что ли?» А тот, лысоватый, говорит: «Хотим увековечить эти места. Кино снимать будем, дядя». Я обрадовался, думаю: «Давайте, давайте, не всякий сюда приехать сможет, а потому и не всякий увидит все это». — А вон что из этого вышло… — Лагутин захлюпал в бороду. — Облюбовали они это место и укатили куда-то за разрешением для спуска воды из пруда. Оказалось, что этому толстяку, что в голубой «Волге» сидел, Бусинка нужна была совсем без воды и без карпа. Лысому нужны были камыши да тина. Режиссер он. У них в кино через тину должен был бежать какой-то преступник из тюрьмы, а потом его болото засосать должно было… Чтоб их всех засосало… — дед Лагутин нехорошо выругался.

Потом он попросил нас развязать его. Покурить ему дюже захотелось. Мы развязали его и разрешили закурить. Дед стал крутить самокрутку. Долго лизал языком листочек курительной бумаги. Потом подсунул Семке и говорит: «Послюни, а то в горле пересохло».

Семка даже отшатнулся.

— Ты что? — говорит. — Я не умею.

Тогда я послюнил и заклеил ему самокрутку. Дед закурил. Глубоко, с хрипотцой затянулся и стал дальше нам рассказывать. Моргает своими серо-дымчатыми глазами и все всхлипывает.

— Когда, — говорит, — воду-то спустили, главный из них взглянул и повертел башкой, скривил губы, заложив руки за спину, долго прохаживался по дамбе, на тину смотрел. Потом говорит:

— Нет. Это я себе не так представлял. Нет, нет, не так… Это болото нам не подойдет:

— А как насчет премии? — спросил один из них.

— Премия отменяется. Камыш жидковат. Нет, все это не то. Будем другое место искать.

И снова их автомобили задымили и «тыр-тыртыр» — умчались другое болото искать: Бусинка наша им не подошла.

Вот, Юрка, вроде бы и не браконьеры они, а дело свое сделали: пруда как не бывало вместе с карасями и с зеркальными карпами. Помнишь, я писал вам, как нас за двух карпов лесничий чуть не оштрафовал. А эти… Такое натворили и хоть бы что.

В этот раз мы окончательного приговора не вынесли, да и не придумали еще, каким он будет.

Привет вам, друзья, от всех нас.

Если что-нибудь станет мне известно про Бусинку, напишу тут же.

Андрей Костров.

Важное сообщение о Бусинке

Иван и Юрка (Юрка и Иван) в скобках я написал для того, чтобы вы не обижались, кого я первым назвал.

Из-за Бусинки здесь такой шум идет, хоть уши затыкай. Вот что произошло у нас три дня тому назад.

Корреспондент к нам из Киева приезжал. Выспрашивал: что, да как, да где, да почему?

Хотел он с плотником Лагутиным поговорить. А дед как в воду канул.

Три дня никто его не мог найти. Одни говорили, что он уехал в Киев режиссера разыскивать, другие предполагали, что он переехал жить в другой район. А кто-то сморозил, что дед Лагутин отшельником стал, забрался в пещеру и не вылезает из нее, а если кто к пещере подходит, он тому язык и кукиш показывает. В общем, кому что вздумалось, тот то и говорил.

А на самом деле он в деревню Богдановку махнул к своему внуку Тарасу. У внука его и разыскали. Он лежал на печке и стонал. Что-то невнятное говорил (разобрать трудно было). А когда ему напомнили про Бусинку, тут, говорят, он разошелся. Заметался по комнате. Разорвал подол своей рубахи. Табуретку два раза поднимал над головой и грохал ею об пол (ну прямо как Чапаев). Потом стал горько плакать и требовать, чтобы ему дали любимый пистолет ТТ. Из него я, говорит,