class="p1">Антонову был не по нраву полиэтнический, левантийский уклад, «торгашеский дух» Одессы, которую он порой воспринимал неадекватно, гипертрофированно. Он не был готов к неторопливой, последовательной, кропотливой и деликатной работе. Его, собственно говоря, и прислали из Петербурга после известного еврейского погрома 1871 года (Олег Губарь, «Весы и меры» старой Одессы, Одесса: «Мигдаль», 2005, сс. 3-21) наводить порядок автократическими, тоталитарными методами. Новому полицмейстеру недоставало гибкости, дипломатичности, знания местных традиций. Развернув масштабную и, как ему казалось, бескомпромиссную борьбу с криминалитетом, коррупцией и тем, что принято теперь называть мафиозными кланами, он порой выказывал нетерпение, волюнтаризм, рубил с плеча. В результате рассорился со многими влиятельными горожанами, в том числе, конечно, и с настоящими казнокрадами и нарушителями закона, нажил много врагов, был оклеветан, необоснованно обвинён во взяточничестве, прочих прегрешениях и выдавлен из Одессы. Сейчас бы выразились столь же просто, сколь и вульгарно: полицмейстера подставили. Впрочем, отчасти в этом повинен и он сам, точнее его чересчур эмоциональная натура.

«Одесские катакомбы» — специфическая метафора — всплеск эмоций оскорбленного человека, в какой-то степени его месть коррумпированной, погрязшей в пороках «приморской Гоморре», своеобразная сатисфакция. Впрочем, мы теперь в состоянии разделить мух и котлеты, эмоции и факты, реальных и вымышленных героев, колорит фактический и фантастический, придуманный и живой город.

Несколько слов о реальных событиях, связанных с удалением Антонова из Одессы. Суть дела, в первую очередь, заключалась в изменении новым полицмейстером технологии полицейского надзора за проституцией и домами терпимости. Прежде выдачей так называемых жёлтых билетов занимались участковые приставы, а затем таковая перешла в ведение городского управления полиции[11]. То есть многие чины на местах лишились изрядной доли незаконных доходов. Выдача медицинских билетов и свидетельств содержательницам соответствующих заведений сконцентрировалась в руках коллежского регистратора Болотова, каковому Антонов безгранично доверял[12]. Желая косвенно скомпрометировать полицмейстера, определенные круги сфабриковали дело, обвиняя Болотова в коррупции и притеснении особ, причастных к организации проституции.

На суде кое-кто из «обиженных» полицейских чиновников, «погибших, но милых созданий» и содержательниц домов терпимости занимались лжесвидетельством, утверждая, что Болотов незаконно и широкомасштабно взимал деньги за выдачу медицинских билетов, получал взятки от приставов и содержательниц «весёлых домов», принуждал к поступлению в эти дома такую-то и такую-то даму и проч. Не исключено, конечно, что он и в самом деле получал какие-то мелкие дивиденды — это было тогда делом вполне обыденным. Но историю предумышленно раздули именно для того, чтобы бросить тень на Антонова, ибо у обывателей должно было сложиться впечатление, будто Болотов делился со своим покровителем. И даже однозначные уверения свидетелей о том, что Антонов был не в курсе дела, работали против полицмейстера, поскольку как это в таком случае главный страж порядка не видит безобразия, творящегося под самым его носом. Относительно мягкий приговор 16-ти присяжных Болотову — ссылка на два года в Тобольскую губернию — говорит о том, что вина его весьма сомнительна. Хотя определённая заслуга в достижении позитивного результата, несомненно, может быть зачтена и адвокату, присяжному поверенному, впоследствии известному думцу Якову Исаевичу Вейнбергу. Тем не менее, интрига сработала, Антонов сам подал в отставку, распродал кое-что из принадлежавших ему вещей [13] и уехал в Петербург.

Характерен газетный комментарий «Дела Болотова» и всей истории. И если уж тогдашняя подцензурная пресса не убоялась расстилать столь отвратительно грязное бельё полицейских чиновников, можно себе представить» как скверно обстояли реальные дела. «В Одессе считается до 52 домов терпимости… Вот почему Антонов… прежде всего обратил внимание на установление системы надзора за проституцией. От его юркого глаза не могли укрыться злоупотребления… На основании этого… он предложил участковым приставам прекратить выдачу билетов проституткам и сосредоточить её в управлении. Легко понять, что подобное распоряжение не могло быть по сердцу участковым приставам». Разумеется, продолжает автор комментария, прежняя децентрализация была им на руку. Назревал антагонизм участковых и управления. Приставы наняли подставных свидетелей. Так, фигурирующая в процессе свидетельница Милютина — интимная подруга двух немалых полицейских чинов[14].

Желая раз навсегда покончить с коррупцией в полиции, Антонов прибегнул к невиданной чистке её рядов, причем дошёл до того, что выписал из столицы 100 тамошних полицейских чинов с незапятнанной репутацией для замещения в Одессе должностей околоточных, городовых и др.[15]; реально оттуда прибыло 56 человек, из которых к июлю 1873 года в штате осталось только шесть[16]. Он стал активно препятствовать перекупке хлеба, по сути - рэкету на въезде в пределы градоначальства, способствовал учреждению технико-полицейского надзора за катакомбами [17] и т. д. Всё это усугубило и без того негативное отношение к «новой метле» не только тайного и явного криминалитета, но и большинства подчиненных «городового полицмейстера», его коррумпированных коллег. Исход дела был предопределен.

Такова в общих чертах история появления романа, а заодно и бренда ОДЕССКИЕ КАТАКОМБЫ.

2.

Теперь — собственно об истории добычи камня в Одессе и ее окрестностях, устройстве и эксплуатации так называемых мин. Эта часть раздела адресована скорее специалистам, но, уверяю, материал вполне доступен всем желающим.

В монографии «История градостроительства Одессы» (2015), я цитировал любопытный документ 1796 г. из личного архива генерал-аншефа князя А. А. Прозоровского. Там, в частности, есть такой фрагмент: «Заблаговременно по теперешнему зимнему времени [то есть зимой 1796–1797 годов — О. Г.) заготовить камню пиленого и бутового; на сие надобно подрядить подрядчика, набить камня и вывезти оный на показанное место; пиленый камень — каждая штука длиною в аршин, а толщиною и шириною от 7-ми до 8-ми вершков; подрядить можно: пиленый — от каждой тысячи с доставкою на место по ста пятидесяти рублей, а бутового сажень с доставкою — по четыре рубли. Камень заготовляется на урочище Куяльник, от Одессы расстоянием в 7-ми и 9-ти верстах». Общеизвестно, что с самого основания города практически бесконтрольная ломка камня осуществлялась по всем балкам и обрывам, окаймляющим высокое Одесское плато, и даже «в местности, расположенной между Преображенской, Успенской и Ямской улицами». Однако, как видим, тогда лучшим камнем считался куяльницкий, несмотря на дороговизну доставки. Впоследствии наибольшее предпочтение отдавалось камню из селения Нерубайское.

Архивные материалы об истории ломки камня и соответственно каменоломнях, о процессе регулирования добычи известняка, включая площади, на которых разрешена ломка, весьма интересны, но до сих пор практически не были востребованы. Вероятно, это связано с тем, что ещё с 1870-х годов в общественном сознании формировался определенный стереотип представлений о каменоломнях как о некоем романтическом пространстве. Тривиальные в общем-то горные выработки трансформировались в некие беллетри-зованные катакомбы, и все экскурсы