в противоборстве с эпидемией. В частности, в ходе ликвидации эпидемии Савоини был назначен одним из помощников комиссаров, членом продовольственной комиссии по снабжению горожан. А поскольку Ришелье распорядился, чтобы при захоронении мор-тусами (то есть лицами, специально приставленными для обслуживания зачумленных, а равно вывозившими трупы) умерших от чумной заразы «всегда должен быть чиновник со стороны полиции», постольку этот частный пристав лично организовывал погребение. Мне удалось даже отыскать в журналах Строительного комитета упоминания о некоторых обстоятельствах этой процедуры. Скажем, для перевозки мёртвых тел использовались находившие в ведомстве полицмейстера дроги из казенного пожарного инвентаря. По минованию надобности герцог Ришелье приказал «предать огню» эти самые импровизированные похоронные дроги. Сохранилась даже отчётность о средствах, израсходованных на рытье братских могил и окапывание двух основных Чумных кладбищ — 375 рублей 50 копеек.

Автор изданной (1820 г.) и переизданной (1827 г.) в Париже фундаментальной «Истории Новороссии» барон Габриэль де Кастельно Д’Орос (1757–1826), близкий к герцогу Ришелье, свидетель и участник событий, пишет: «Воз, на котором развевается красный флажок, означает, что вывозятся зараженные. Возы с черными флажками означают, что на кладбище вывозят трупы умерших от чумы. Люди, покрытые просмоленным полотном, натертые оливковым маслом, защищённые тысячами различных способов, ведут эти возы. Их темная, черная, уродливая одежда прибавляет новый цвет этому общему виду уничтожения».

26 января 1825 года к градоначальнику поступает следующий рапорт из полиции, касающийся чумных кладбищ, расположенных на городской земле. На этот раз полицмейстер излагает сведения, полученные от частного пристава Миколаевича, который сообщает о том, что чумных кладбищ на городской земле 13. Одно — при урочище Куяльник, за версту от жилых домов. Одно — при Усатовом хуторе, недалеко от домов. Одно — при Нерубайском, за версту. При «Хомином» (то есть при Фомином хуторе — О. Г.) — одно, за полверсты. При Дальнике — четыре, «из коих три — на стороне домов, невотдаль, а последнее — расстоянием четверть версты». В Татарке — два, «из коих одно — за четверть версты, а другое — за полверсты от домов». На Сухом лимане — одно, за четверть версты от строений. При Малом Фонтане — одно, невдалеке от домов. И далее: «Все сии кладбища хотя и были обнесены рвами, но по случаю долгого времени засыпались землею».

Обилие чумных кладбищ иллюстрирует масштабы постигшей город катастрофы: эпидемия унесла в 1812 году жизни не менее 2.632 горожан и ещё 8 в 1813-м. По данным А. А. Скальковского, город потерял 2.632 человека, «девятую часть своего народонаселения». Вероятно, исследователь не учел восемь одесситов, погибших в 1813-м. Долго обитавший в Одессе барон Габриель де Кастельно, осведомлённый, так сказать, из первых рук (сведения он получал непосредственно от де Ришелье) называет 2.656 погибших в 1812–1813 годах, приводя численность умершим раздельно по годам, отдельно в карантине, отдельно в лазарете, отдельно в городе.

Приведенная статистика, впрочем, не производит особого впечатления на нас, людей ошеломлённых масштабами последующих катастроф, постигших Одессу в 1919, 1937–1938, 1941–1944 и др. годах. Тем более что мы уже не различаем за этими формальными цифрами живых людей, совершенно засыпанных лавиной времени. Именно по этой причине мы посчитали необходимым напомнить хотя бы о единичных рельефных судьбах погибших тогда одесситов — самоотверженно спасавшего горожан главы Городской больницы доктора Капелло (сгинули и его бесстрашные коллеги — главный городской лекарь Кирхнер, карантинный врач Ризенко и другие) и его сына, городского головы купца Мигунова с частью семьи. Поимённо известны и некоторые другие жертвы эпидемии — мещане, военные, чиновники, купцы, лица духовного звания, иностранцы — например, дьячок Николаевской соборной церкви Карп Грубов, купец Иван Смирнов с многочисленным семейством, едва успевший построить дом с лавкой на Новом базаре» три актрисы из итальянской труппы театральных антрепренёров Монтовани и Замбони, служанка малолетней дочери Монтовани, Жозефины, греки Константин Ада-мьев, Димитр Черепа, Спиро Полисо Бакали, лавочник Иван Васильев, четверо его домочадцев и др. Сложность в поисках применительно к 1812-му, да и к 1829-му, заключается в том, что никаких погребальных обрядов над умершими от чумы не совершалось, кончина их не фиксировалась метрическими записями. Интересующая нас информация встречается разве что в документах комиссии, сформированной для оформления наследования оставшейся после покойных недвижимости, и в других отдельных непредвиденных случаях.

Но вернёмся к информации, которую готовили для Воронцова. Градоначальник препроводил все собранные сведения о чумных некрополях к генерал-губернатору, и тот 29 июня 1825 года сделал следующие распоряжения: ближайшие к городу чумные кладбища (то есть примыкающие к Городскому кладбищу) должно обнести решетками и обсадить деревьями, «а состоящие в дальнем от города расстоянии — вновь окопаны рвами». Все эти погосты впредь велено контролировать, вовремя производя соответствующие мероприятия для поддержания порядка.

Исполнение указанных директив несколько затянулось. Во всяком случае, Строительный комитет составил сметы и кондиции по поводу ограждения чумных кладбищ лишь в конце сентября следующего 1826-го года. Согласно этим документам, надлежало обнести христианское чумное кладбище деревянными решетками на 180 погонных сажень и высадить внутри 181 дерево. Еврейское чумное кладбище надо было обнести на 70 погонных саженей и высадить 71 дерево. Деревья отпускались за казённый счет из Императорского ботанического сада. Кроме того, в обязанность подрядчика включалось устройство ворот на территорию того и другого кладбищ. На исполнение отводилось полтора месяца.

26 ноября 1826 года были составлены соответствующие кондиции с выигравшим тендер «одесским второй гильдии купцом Ильей Алексеевым сыном Орловым», который, получив аванс в размере третьей части суммы, отпущенной на подряд (900 рублей), поставил в залог по подряду свой собственный дом, оцененный в 68.350 рублей в несгораемых материалах. Из документа, полученного Строительным комитетом 1 марта 1827 года, видно, что Орлов к этому времени уже ушел из жизни, и контракт приняла на себя его супруга. По ходу работ ей отпускались деревья из Одесского императорского сада, о чем имеется и рапорт директора сада Десмета. 4 августа 1827 года Боффо освидетельствовал исполнение, и нашел всё сделанным по контракту — деревянные решетки на каменном цоколе, палисады и проч. Впрочем, он сделал замечание: жерди плохо укреплены гвоздями, а потому могут быть расхищены уже ближайшей зимой. Надо полагать, недоделки устранили, ибо следующим летом Воронцов полностью утвердил расход по этому подряду.

По рапорту пристава 4-й части титулярного советника Мильшина мы ещё раз четко фиксируем размеры чумных кладбищ, примыкающих к Старому городскому: «Русское чумное» — 211 погонных саженей и 3 аршина (чуть больше 450 погонных метров), «Еврейское чумное» — 136 погонных саженей (почти 290 погонных метров). Между ними с обеих сторон «пустой земли» — 32 и 10