Недолго все-таки продлилась моя воля в излишней язвительности. Гордеев снисходительно усмехнулся и поднялся, обойдя стол. Моё сердце колотится как от несколько выпитых банок энергетиков, когда взгляд опускается на его кожаный ремень. Максим присаживается на край стола, показывая, насколько сильно он заинтересовался моими словами.

— Помню, — подавленно прошептала я. — Но в этот раз я не вру.

Я и сама не знала, насколько была откровенной. Понимала уже в данный момент только то, что вряд ли я попрошу кого-то шлепать меня добровольно и буду ощущать от этого остроту ощущений и желание. Скорее для меня это будет, как соль на разорванные вновь раны.

Хотя, о чём это я размышляю… Кто, кроме Господина Гордеева посмеет трахать и избивать меня?

— Если ты врешь, тебе придется лечь мой на стол и принять наказание, — в ответ я отрицательно качаю головой.

После Гордеева я мечтаю о нежности так, как раньше о горячем сексуальном партнере, который был бы диким и развратным. Что же, моё заветное желание сбылось, но избежать нещадных рук мужа уже не представляется возможным.

— Хорошо, — я насторожилась, не понимая, что он задумал. — Раздевайся, — Гордеев будоражит моё сердце своим холодным приказом.

У меня почти подкосились ноги.

— Снимай всё, — уточняет муж, отбирая возможность извиниться.

Неохотно снимаю кружевную майку, под которой не имеется белья. Затем снимаю шорты и трусики как можно равнодушней, стараясь отвратить его от себя, а не заставлять вспыхивать синее пламя в его бездушных глазах. Похоже, что мои действия сыграли ему только на руку… Гордеев всегда хочет меня, и особенно сильно, когда я сопротивляюсь нашей близости, проявляя характер.

— Повернись ко мне спиной, — я послушно выполнила требование мужа, который определенно задумал что-то нехорошее. — Расставь ноги. Шире. Ярослава, шире. Ты плохо меня слышишь? — с каждым словом, он становится жестче, и от этого тона по коже бегут мурашки.

Максим в любом случае заставит меня подчиняться его желанием, и неважно, хочу я того, или нет.

— Нагнись, — мои зубы скрипнули от раздражения. Я наклоняюсь. — Обхвати свои прекрасные ножки и прогнись ещё. Я знаю, что ты довольно гибкая.

Чёртов ублюдок!

Вздрагиваю, когда слышу его настойчивые шаги за своей беззащитной спиной. Он прикасается к моей обнаженной спине, очерчивая линию позвоночника, сминая бедра и сжимая поочередно ягодицы. Неожиданно шлепает с такой силой, что я непроизвольно дергаюсь и испуганно глотаю воздух, попытавшись выпрямиться. Максим настойчиво обхватил одной рукой мой затылок, и надавил вниз, не давая мне шанса избежать такой унизительной позы, пока он оглушительно бьет своими ладонями мою крайне чувствительную задницу.

И за что? Ни за что, как и всегда!

Ноги начинают дрожать от подобного обращения с моим телом, которое никогда не привыкнет к его жестким рукам. Мои пальцы вцепились под коленку, а я старательно поджимаю губы и сцепляю зубы, запрещая себе жалкие завывания. Когда задница полыхнула огнём, я несдержанно прошипела, тяжело задышав.

Гордеев сменил тактику не сразу, но также неожиданно, как и нанес первый удар. Он применил к шлепку только пальцы и шлепнул между ног, отчего я уже не сдержала свой писк и попыталась свести ноги. Мне это удалось сделать, когда на пятом обжигающем ударе я уже надрывно вскрикнула.

Ощущения похожи на льющийся кипяток, которым меня безжалостно обрызгали между ног.

— Повернись, — потребовал муж.

Я дрожу всем телом и не знаю, отчего именно: от желания убить Гордеева или все-таки пытать тем же способом, что и он меня.

Не успела я встать ровно и посмотреть в его глаза, как пальцы мужчины впились в соски, крепко их сжимая и перекатывая. Очередное непроизвольное шипение вырвалось из самого нутра.

— Нет, перестань! Мне больно! Я тебе не врала! — фальшиво всхлипываю, но Максим не обращает внимания на мой спектакль. Он выворачивает набухшие и раскрасневшиеся соски, пока моя спина выгибается в разные стороны и покрывается испариной, а на глаза уже набегают настоящие слезы.

— Нагнись над моим столом, — он не ждёт, пока я начну беспрекословно покоряться, а подталкивает к столу и нажимает на плечо, укладывая горячей грудью на холодную поверхность.

Он расстегивает свой ремень, что пугает до истерических всхлипов и умоляющего шепота… Но Максим обходит меня и садится на стул, одним движением обвивая мою шею своим ремнем, стягивая ремень, предупреждающе начав душить.

— Ты хорошая лгунья, но я тебе сочувствую, малышка. Обманывать саму себя чертовски паршиво. Предполагаю, что так проявляется твоя неуверенность, а от подобных комплексов необходимо как можно скорее избавляться, — Гордеев качает головой, плотно натягивая на моей шее ремень, заставляя встать на носочки, и подтянуться к нему как можно ближе через весь огромный стол, чтобы уменьшить силу удушья.

— Я сказала правду, — процедила, с гневом и страхом глядя на мужчину и его скользкую ухмылку.

— Ярослава, какая же ты… Упрямая, — он обхватывает ремень и тянет вверх, принуждая меня задохнуться и выгнуться до боли в позвоночнике.

Господин Гордеев поднимается, чтобы удобнее было меня мучить и смотреть сверху вниз.

Легкий удар по щеке оказался больше унижающим, чем болезненным. Я его почти не почувствовала, но обида и горечь мгновенно сжали в тиски колотящееся сердце. Последовала пощечина за пощечиной, и это на самом деле было не больно, но до чего же неприятно!

Странное ощущение. Раньше он умел добавить силу и разбить мои губы, а сейчас делает это почти с нежностью, хоть и с самой отвратительной, которая вообще только может быть…

— Докажи мне, что я ошибаюсь, — он плотоядно усмехнулся, словно заведомо зная то, чего не знаю я. — Опусти свои руки, потрогай свой клитор и покажи, насколько сильно ты потекла от моей нежности, — произносит Гордеев, выплевывая последнее слово, которое явно противно его языку.

Когда его бровь приподнимается, а он терпеливо ожидает моих дальнейших действий, я смущенно опускаю руку между своих дрожащих бедер. Максим удерживает моё лицо за подбородок, и заставляет опрокинуть голову, смотреть только в его полыхающие глаза…

Мои пальцы прикоснулись к обильной влажности, и вот теперь мне будто кто-то дал настоящую пощечину, да такую болезненную и звонкую, что моё лицо дрогнуло от явного поражения.

Гордеев сразу заметил перемены в моих эмоциях, и он, черт его побери, уже всё знал!

Какого чёрта… Как такое может возбуждать? Неужели он прав, и это моя сущность — получать удовольствие от таких жестоких игр? Не верю, что именно со мной всё это