не выдержала — подошла к инструменту, огладила его изящный, похожий на половину груши, корпус, короткий тонкий гриф и взяла сицзюнь на руки, осторожно, словно раскапризничавшегося ребенка.

Затем прошла вперед, опустилась на высокое, похожее на расписанный бочонок сидение — изящно, сбоку и расположила инструмент на бедре, скользя пальчиками по грифу. Глаза она прикрыла, вслушиваясь, пытаясь вспомнить… Напрасно. Ни единой мелодии не былов памяти, ни малейшего намека на прошлое… И пусть. — пальцы девушки провели по струнам — и каждая из них поведала госпоже о своем. Она слушала — и отвечала. Руки ее запорхали — вверх и вниз — и алые рукава повторяли их движения, привлекая внимание к тонким запястьям. Рассказ становился музыкой — сначала радостной, успокаивающей, а потом печальной и слегка тревожной.

«Как странно жить, не помня себя и откликаться на чужое имя, не знать, кто тебе друг, а кто — нет», — говорила она. И инструмент отзывался печальным и нежным напевом: «Возможно, это к лучшему, госпожа, кто знает…».

— Кто знает, — повторяла она эхом.

Когда их разговор закончился, пальцы остановились, слегка поглаживая теплое, покрытое лаком дерево, госпожа Дин открыла глаза — и едва не вздрогнула. Четверо женщин расположились вокруг нее на мягких сидениях и, не отрывая взгляда, смотрели на нее и внимали ее игре. Но поразило ее не это: на одно или два мгновения она удивилась, как это она могла называть девушек сестрицами, а госпожу Дзи считать за матушку. Сейчас последняя походили на важную, серьезную первую жену солидного господина. Элегантная госпожа И — за вторую жену. Скромница Гуй могла сойти за служанку. Ей же самой полагалось в этой «семье» место наложницы. И это очень не понравилось девушке, она даже ущипнула себя украдкой за руку — и наваждение прошло.

— Дин-цзе, как же хорошо вы играете! — глаза госпожи И, слегка затуманившиеся было, снова заблестели, и восхищение ее казалось совершенно искренним. — Такое сокровище нельзя прятать. Почему бы нам не созвать всех и не устроить вечер музыки? Ваша игра способна пробудить в душе самые лучшие чувства.

— Вы слишком добры ко мне, сестрица, — улыбнулась госпожа Дин.

— Я согласна с госпожой И, — подала голос «матушка» Дзи. — Мы устроим ужин здесь, позовем мужчин. Кто из них откажется от хорошего вина и прекрасной музыки? А заодно мы сможет больше узнать о каждом из них.

«И понять, чего стоит от них ожидать», — прочитала госпожа Дин в уголках губ рассудительной женщины.

Захлопали легкие крылышки — и в зал влетели жоу-чжи.

— Послание! Послание! — заверещали они — Хозяин велел передать, что о цветах для праздника заботиться нет нужды, он пришлет их сам. Большая честь! Большая честь!

Женщины испуганно переглянулись: понимать, что за ними наблюдают, что все они словно пестрые рыбы в прозрачной воде, было не слишком приятно.

— Передайте своему хозяину нашу сердечную благодарность, — вежливо поклонилась госпожа И, — и прислужники тут же разлетелись в разные стороны.

— Что же, тогда вам нужно отдохнуть Дин-цзе, — продолжила она чуть позже, ласково улыбаясь, — а мы позаботимся о том, чтобы все было готово к ужину.

Госпожа Дин поупрямилась шутливо, чтобы соблюсти приличия, но вскоре покинула необычный зал и в сопровождении своих прислужников отправилась к себе во дворец: ей действительно требовалось набраться сил и еще больше — побыть в одиночестве.

Она позволила жоу-чжи отвести себя в прохладную комнату, прилегла на кровать, подложив под шею валик, чтобы не испортить прическу — и тут же уснула. И впервые за все время прибывания здесь, ей приснился сон: трепет шелковых струн под пальцами, песня их — то убаюкивающая и задумчивая, то пронзительная и встревоженная. И голос — нежный и сладкий. Он пел «Память горька и смущает сердца. Сладок забвения вкус. Кто познает его, тот навеки получит свободу.»…

Этот сон длился и длился, но не приносил ни отдыха, ни облегчения. И когда госпожа Дин проснулась, на сердце ее было неспокойно.

Глава 1.4

Господин Гэн

Жоу-чжи принесли приглашение, когда господин Гэн уже завершил омовение и одевался.

— Ждите, — повелел он.

И прислужники, уже знакомые с его нравом, не посмели ослушаться, должно быть, по своему обыкновению, замерев каменными фигурами.

Мысли мужчины то и дело возвращались к недавним поединкам и его соперникам. Господин Бин — серьезный противник, силен и быстр, но излишне поспешен и вспыльчив. На этом можно сыграть. «Господин Рэн, варвар… В бою неплох, осторожен, но языком орудует, пожалуй, более ловко. И это странно. Надо будет получше к нему приглядеться. Господин Синь… Этот не воин. Отнюдь. Но сумел удивить. Сбрасывать его со счетов не стоит. И старик… — пальцы мужчины затягивали на тонкой талии пояс, а брови хмурились, но отнюдь не муки совести были тому причиной. — Если остальные столь глупы, что не замечают очевидного, то это лишь их проблемы. Господин Ву оказался слаб и немощен — или же притворялся таким. Значит, с ним тоже стоит держать ухо востро».

Одевшись, он взмахнул рукой и прищелкнул пальцами. Один из жоу-чжи, обернувшись маленьким человечком, пробежал по поверхности стола и присел в поклоне, держа в руках небольшой бумажный прямоугольник.

— Прошу, добрый господин.

Мужчина усмехнулся. Каким-каким, а добрым он себя точно не ощущал. Но жоу-чжи, напуганные его строгостью, отчего-то считали, что это должно ему польстить.

В приглашении говорилось, что женщины решили устроить сегодня вечер музыки, вина и звезд. И последнее слово явно добавлено по привычке — в этой непроглядной мгле, заменяющей им небо, ни единой звезды, разумеется, не было. Но музыка и без звезд может доставить удовольствие, если она хороша, а вкус здешнего вина он уже успел оценить.

Господин Гэн решил принять приглашение, мельком отметил, что послание неплохо составлено да и почерк не лишен изящества, дал наказ прислужникам не беспокоить его до нужного часа и сел на циновку, погружаясь в медитацию: разум следовало держать в чистоте так же, как и тело

Когда пришло время, он вышел из своей части дворца и приказал жоу-чжи показывать путь. Не потому, что совсем не знал, куда идти — карту дворца он теперь представлял неплохо, а потому, что его раздражало назойливое присутствие прислужников. Меч он теперь всегда носил с собой — вес его его ощущался правильным и привычным.

На полпути, когда он почти пересек один из множества двориков, ведущих к саду, его окликнули.

— Эй, Гэн-гэ! Дай-ка угадаю, куда ты идешь!

Голубоглазый варвар улыбался так широко, будто встретить тут господина в сером было заветным его